– Ясно. – Том без интереса ковырял вилкой картошку. Есть уже не хотелось.

– Как думаешь, решился бы?

– Не знаю. Может, и нет. Все-таки столько лет вместе прожили. Хотя… Ты только не переживай сильно. Просто на всякий случай, – знай.

Мать старалась говорить легко, но выходило как-то излишне звонко, и от этого становилось чуточку страшно. Он почувствовал, как откуда-то из живота, обжигая кровью сердце, тяжелым горячим клубком поднимается в нем черная страшная ненависть.

– Ничего себе, – он взял вилку, снова положил ее, стараясь говорить ровно, невозмутимо. – А где эта общага?

– Девятиэтажка у завода. Серая такая, углом стоит.

– Ты выясни у этой вахтерши, в каком номере этот урод живет, ладно? В гости хочу зайти.

– А хуже не будет?

– А что может быть хуже? – отозвался он.

– Он же юрист… Мало ли.

– Я просто зайду, поговорю… Нет, хуже не будет, это точно. Зато если он получит, то будет думать, что отец проболтался. Тут и дружбе конец.

– Ты только папку не трогай, ладно?

– Ты сегодня домой или здесь останешься?

– Поеду, – сказала мама.

– Созвонись с этой вахтершей, прям сегодня.

– Хорошо. Вот, попробуй, я компот приготовила…

– …А компот! Какой тут компот! – сосед по столику будто услышал его мысли. – Пойду, за добавкой схожу!

– Вот унесло, – Том, провожая соседа взглядом, с шумом выдохнул воздух. – Таблетки у них такие, что ли? Или мозги шалят?

* * *

Дни в больнице тянулись медленно, словно резиновые. Том бесцельно слонялся по длинным коридорам корпуса, бродил по больничному скверу, ища, чем себя занять. Иногда ему удавалось помочь санитарам, перекладывая на каталки прибывших на «скорых» больных. Однажды его попросили привезти еду из кухни, и он стал возить ее каждый день. Пищеблок располагался в отдельном здании, на противоположном конце больницы. Еду в эмалированных ведрах с номерами отделений возили на тачке по низкому, напоминающему длинное бомбоубежище, подземному тоннелю, тускло освещенному пыльными лампочками, света которых хватало как раз на то, чтобы выйдя из одной тени, погрузиться в другую. Ему нравилось здесь представлять себя человеком, чудом выжившим после ядерной войны. Он везет еду таким же нескольким счастливчикам, которые ждут где-то там, за стенами со вздувшейся от сырости рыхлой штукатуркой, по которой плетутся толстые, покрытые паутиной кабели. Они, обреченные на жизнь кротов, никогда не выйдут на поверхность. Разве что в старости, чтобы напоследок насладиться солнечным светом.

Но вот тоннель заканчивался не мрачным бомбоубежищем, а лифтом, где еду поднимали на нужный этаж и развозили по отделениям. Жестяной грохот тачки оповещал весь корпус, что наступило время приема пищи.

Однажды, когда он втолкнул тачку в лифт, вместе с ним вошла симпатичная медсестра.

– Девушка, только сегодня и только для вас бесплатное такси, – бодро отчеканил Том. – Садитесь, подвезу. Машина не совсем современная, но еще вполне ничего.

Девушка отвернулась.

– Адресок черкните, я вечером подъеду.

– Больной, идите к себе в палату, – девушка стремилась выглядеть как можно строже и старше.

– Не могу, я при исполнении. – Том вышел из лифта и прислушался. Лифт остановился этажом выше, в отделении терапии.

«Только на смену заступила. Зайду в гости вечерком», – подумал он.

После обеда Том стоял в своей пустой палате у открытого окна и курил украдкой в кулак, сбивая пепел в мерный пластмассовый стаканчик.

– Здарова!

Он непроизвольно дернулся.

В распахнутой двери, широко улыбаясь, стоял в белом халате его друг Серый. В руках он держал большой пакет.

– Апельсинов, извини, нету. Зато я тебе гороха принес, прям с колхозного поля. Тем более что, как я вижу, ты тут радикально один, поэтому никому не повредишь! – захохотал он.

– Спасибо, Серый! Как дела вообще? Чего нового?

Серый сел на кровать напротив, вздохнул.

– Дела так себе. Ваньку убили.

Том похолодел.

– Кого? – он хотел ослышаться, хотел изо всех сил.

– Ваньку. Тремпель убил.

Том отчетливо вспомнил солнечный мартовский день. Уже совсем жарко, он стоит на остановке, распахнув куртку и щурясь от солнца. Мимо проезжают машины, неспешно трясутся автобусы. Вот на тяжелом мотоцикле с коляской, важно восседая на треугольном седле, тарахтит пожилой дед. Вдруг сзади, из-за поворота, на своей желтой «Чизете» вылетает Ванька. Прямо напротив остановки ставит ее на заднее колесо, с дымом и ревом обгоняя деда. А потом, обернувшись и весело подгазовывая, кивает тому: давай, мол, – слабо?

– …Где убили? Как?

– Таньку помнишь, его сестру? Она же замуж за Тремпеля вышла, и стала моей соседкой. А она сейчас беременная. Ну вот, Иван пришел к ним домой, вызвал Таньку из квартиры, и прямо на лестничной клетке «черным» втрескал. Она домой зашла, а Тремпель ее зрачки увидел и сразу все понял. Выскочил с ножом на лестницу, а Ванька еще там был. Ну, он Ваньку и… Одним ударом, короче. В сердце.

Серый перевел дух, помолчал.

– Мать моя на крик вышла, смотрит: Ванька на ступеньках лежит, а над ним Тремпель орет: «Танька, „скорую“ вызывай, я твоего брата убил». А сам дырку пальцем затыкает. Маленькую такую. А из нее кровь толчками хлюпает.

– Похороны были?

– Да, вчера. Я гроб нес. Я не знал, что ты в больнице, тебе позвонил, а мать сказала, что ты тут. На городском похоронили.

– Мы с тобой уже как похоронная команда, – вздохнул Том. – Столько народу закопали.

– Радикально. Давай помянем, что ли. – Серый достал из пакета бутылку. – Тебе можно?

– За хорошего человека всегда можно. – Том извлек из тумбочки эмалированную кружку и фарфоровую чашку.

– Ну, поехали.

Закусили. Помолчали.

– Ты-то как сам?

– Да видишь, мне больше повезло. Поперся, придурок, с Монголом на Стекляшку. Как чувствовал, что так и будет. Ну и получил свое. А главное, понимаешь, чудом оттуда вылез. И знаешь, кто меня вытащил? Зима! Помнишь такого? Он за твоим домом живет, собака большая у него.

– Знаю, – поморщился Серый. – Неприятный тип.

– Вот-вот. Этот неприятный тип спас мне жизнь. Я вот теперь думаю, что если б тогда ночью еще разок нарвался, сразу бы за Ванькой и отправился.

– Тут, главное, есть чем думать! – усмехнулся Серый.

– Прикинь, я вообще ничего не соображал, – продолжал Том, – все как во сне. Смотрю, а тут Зима приснился.

– Мутный он, радикально, – сказал Серый.

– Ага. Мы когда-то с пацанами в лесу гнездо построили, на дереве. Здоровое такое, двухэтажное, человек на пять. И вот пошли туда втроем, а с нами Зима увязался. Приходим на место, а из нашего гнезда кто-то борзо так: валите отсюда, а то щас спустимся и всех порвем. Снизу не видно, кто там и сколько их: гнездо высоко. Но это же наше гнездо!