Шрифт:
Закладка:
Джейн кивнула, подозревая, однако, что на мистера Уизерса повлияли отнюдь не сверхъестественные силы, а лишь здравый смысл и, вероятно, воля отца. Вместо того чтобы проводить у домашнего очага вечера, полные смеха, он решил обеспечить себе самую роскошную могилу на кладбище в Грейвсенде. Что ж, пожалуй, он просто-напросто поступил так, как того требовали его состояние и воспитание.
– Мне очень жаль, сестрица, – сказал Генри.
Отец не сказал ничего. Джейн стало жутко и тошно. От стыда крутило в животе. Недавнее радостное волнение исчезло без следа. Мать смахнула слезу.
– Возвращайтесь к Досонам, Генри, – произнесла Джейн ровным голосом.
– Нет. Мы, конечно, останемся здесь, с тобой.
– Глупости. Поезжайте, я настаиваю. С вашей стороны было бы глупо терять здесь время. – Она встала. – Пойду узнаю, может ли ваш кучер отвезти вас сегодня же.
Видя, что сестра направляется к двери, Генри остановил ее:
– Не ходи, я сам схожу.
И он вышел.
– Прости, Элиза, что испортила тебе отдых, – сказала Джейн.
– Не извиняйся, ma chèrie, – мягко ответила невестка.
Все уставились в пол. Джейн содрогнулась, увидав на отцовском столе чуть-чуть не отправленное письмо, в котором она нахваливала Кассандре красоту и остроумие мистера Уизерса.
Попросив ее извинить, Джейн покинула гостиную и поднялась к себе. Стрелки часов показывали только одиннадцать, но она заползла в постель и не спустилась ни к обеду, ни к ужину. Ближе к вечеру Маргарет постучалась и сказала, что Генри с Элизой уезжают. Джейн велела ей уйти и попрощаться не вышла, хотя слышала, как брат и его жена выходят через парадную дверь. Пролежав всю ночь без сна, Джейн забылась только под утро.
* * *
Через час, около шести, она проснулась, охваченная жаждой деятельности. В голове теснились слова. Она подняла подушку в поисках чего-то. Раньше оно хранилось здесь, но теперь его не было. Джейн принялась расхаживать по комнате. Заметив на полу что-то блестящее, подбежала и нагнулась. Между двух половиц угнездилась тоненькая светлая палочка. Джейн выудила ее и улыбнулась: обыскивая комнату, маменька реквизировала дюжины таких палочек, но одну все-таки проглядела. Кто-то любит гуся за жирное коричневатое мясо, но для Джейн самой ценной частью птицы было перышко. Едва к нему прикоснувшись, пальцы обхватили его, словно повинуясь инстинкту.
Распахнув сосновый сундучок, стоявший у изножья кровати, Джейн стала рыться в своих сокровищах и наконец отыскала скляночку размером с абрикос. Внутри ничего не оказалось. Швырнув пузырек через плечо в угол комнаты, Джейн продолжила поиски. Вскоре нашелся второй, но и в нем была только пыль. Он тотчас отправился вслед за своим близнецом. Зарывшись глубже, Джейн нащупала кружево: оно предназначалось для свадебного покрова и, ожидая своего часа, давно лежало здесь, как в гробу. Кружево тоже полетело на пол, и под ним-то Джейн нашла третий пузырек. Сквозь стеклянные стенки она разглядела крошечный холмик из смеси танина, купороса и аравийской камеди. Это был настоящий трофей. Оставалось только добавить воды.
На подоконнике стояла ваза с увядшими розами. Джейн выбросила из нее дурно пахнущие остатки цветов и, зажмурив один глаз, заглянула внутрь. На донышке оставалось немного мутной жижи. Торопливо, но осторожно, чтобы не расплескать, Джейн перелила ее в стеклянный пузырек. Засохшие крупинки растворились.
Теперь нужно было достать бумагу. Но где? Если пойти в гостиную и взять несколько листков якобы для нового письма Кассандре, маменька сразу же разгадает истинные намерения дочери, только взглянув на ее лицо. Джейн почувствовала нарастающее смятение: слова и фразы приходили и улетучивались, а записать их было не на чем.
Вдруг ее осенило: в комнате есть бумага! Опустившись на пол, она подцепила и не без труда приподняла одну из досок. Внизу был тайник с шестьюстами страницами, исписанными с обеих сторон. Роман назывался «Первые впечатления»[3]. Она начала его в свой пятнадцатый день рождения. После того как он совершил путешествие в Лондон и вернулся, отвергнутый издателем Кэделлом, Джейн прятала рукопись под полом, чтобы спасти от обещанного маменькой сожжения.
Джейн провела пальцами по желтой бумаге. Листки пахли ванилью и деревом. На последней странице оставалось свободное место. Стерев со стола толстый слой пыли, Джейн обмакнула перо в чернила.
Изабелла Торнтон теперь понимала, каково это – желать чего-то, чего не можешь получить.
Атмосфера в Мельбурн-Хаусе сделалась невыносимой. Маменька Изабеллы направилась в свою комнату, говоря, что никогда прежде с нею не обходились так дурно. Однако, не добившись таким образом достаточного внимания, она вернулась в гостиную, где несколько раз повторила свою жалобу. С папенькой дело обстояло хуже. Вместо того чтобы сказать Изабелле что-нибудь шутливое о ее романтической неудаче, он спасся бегством в свой кабинет, предпочтя вовсе ничего не говорить. Очевидно, все думали то же, что и сама Изабелла: они польстили себе, поверив, будто такой мужчина, как Джон Уилсон, может заинтересоваться девицей ее возраста и положения.
Когда служанка сказала, что закончилась лента для починки одежды, Изабелла сама отправилась пополнить запас – лишь бы только выйти из дому. Зайдя в лавку, она пожелала миссис Тернер доброго утра, однако ответ получила не от лавочницы, а от покупателя.
– Здравствуйте, мисс Торнтон, – произнес Джон Уилсон – источник ее боли, мужчина, которым она была отвергнута и которого надеялась никогда более не видеть.
Сглотнув, он отвернулся и стал чрезвычайно усердно изучать шарфики в витрине. Изабелла решила оставаться спокойной и никоим образом не показывать, что присутствие мистера Уилсона ее огорчает. Она спросила себя, прилично ли будет удалиться немедленно, не говоря ни слова, или все-таки необходимо выждать какое-то время. Прошло три секунды. Надеясь, что этого довольно, Изабелла направилась к дверям.
– Вы уже уходите? – спросил мистер Уилсон.
Изабелла вздохнула. Смирившись с тем, что беседа все же необходима, она сделала несколько вежливых замечаний о городском театре, а также о давешней грозе. Однако запас ее суждений касательно пьес и погоды скоро иссяк, а мистер Уилсон, со своей стороны, не делал попыток поддержать разговор. Есть много предметов, о которых мужчина может заводить речь. Взять, к примеру, сырость дорог или стоимость почтовых отправлений. Но мистер Уилсон, к смятению Изабеллы, не сделал и не сказал совершенно ничего, хотя, как ей показалось, какие-то слова вертелись у него на языке. Изабелла презирала его за такую неучтивость, и ей не терпелось уйти. Миссис Тернер, наблюдавшая эту сцену из-за прилавка, не славилась большим тактом, и нетрудно было предположить, что еще до ужина в Рэмсгейте узнают о новом унижении Изабеллы.
