имеет внутреннюю структуру и четкие внешние границы, и не допускает управления ее отдельными членами извне, минуя эти границы. То есть любая внешняя сила, которая попыталась бы воздействовать на отдельного человека, входящего в коллектив, огребла бы сопротивление, стократ превышающее возможности этого самого человека. И силе пришлось бы иметь дело с группой в целом, хочет она этого или нет. Собственно, именно в этом свойстве коллектива и состоит причина неудачи, которую Фучик предрекал гестапо. (Оборотная сторона этого – сила группового давления на самого человека. Коллектив дает защиту от внешнего воздействия, но и против норм и ценностей самого коллектива не очень попрешь. Это вообще очень важное обстоятельство, но о нем чуть позже.)

А теперь скажите мне, люди добрые, ну, какой коллектив и какое коллективное воспитание могли быть при совке (то есть при советской власти – да, я знаю, что сейчас так не говорят – Л.П.)? Да кто ж это допустил бы? Чтобы они, значит, границы установили, и ни-ни, не покомандуй каждым напрямую? Вы чего?

Принципиальная установка совка – атомизация общества. Чтобы каждый, один и голый, предстоял перед мощью государства в лице неважно чего – школьного учителя или парторганизации. Собственно, и семья в тоталитарных обществах всегда под прицелом и подозрением, потому что семья – это прежде всего границы, а границы – как красная тряпка для быка. Никаких горизонтальных связей, вертикаль везде и во всем. Чтобы все всех сдавали, никто никому не доверял, чтобы отчет всегда напрямую перед начальством, а больше трех не собираться, если это не пионерский сбор.

Цели они будут сами себе полагать! Разбежались! Кто их знает, что за цели это будут? Нет, все нужно заблаговременно возглавить, все группы должны формироваться сверху и принудительно, цели им тоже должны спускаться сверху, а назвать все это дело «коллективом», чтобы никто не догадался, – ну, это известная технология. Сломать живую общину, сделать ее муляж – колхоз. Долго ли умеючи. (В этом, кстати, отличие совка от, скажем, николаевской России, когда все живое тоже закатывалось в асфальт, или что там у них было, но муляжи тонкого уровня создавать еще не умели. Ограничивались тупой показухой и всяко-разными поручиками Киже.)

Даже и у Макаренко коллективное воспитание просуществовало недолго. Товарищи из ЧК быстро довольно просекли, чем тут дело пахнет, и приняли меры. Сначала ему пришлось оставить колонию, а потом и коммуну Дзержинского. И светила ему Лубянка по полной программе, но Бог над человеком сжалился – Макаренко умер от сердечного приступа в электричке, когда ехал в Москву по срочному требованию начальства. А на перроне его уже ждали, чтобы арестовать. Получили труп.

А ведь у Макаренко как раз были все признаки настоящего коллектива. Дети сами принимали решения. Они сами распоряжались деньгами. Они могли не согласиться с мнением заведующего (самого Макаренко).

С целеполаганием тоже все было в порядке. Сами работали, и не какие-то там поделки в воспитательных целях мастерили, а пахали не по-детски – занимались сельским хозяйством в колонии, а потом аж завод построили и фотоаппараты делали. При этом менеджмент тоже был за ними – и в работе, и в организации быта и развлечений. Потому что от государства им полагался самый мизер, для скучного прозябания впроголодь. И они знали: если хотят жить красиво и интересно, надо впахивать. И, кстати, вовсе не возражали.

Теперь что у нас. В 1980-е годы, даже в начале 1990-х, еще можно было найти детский дом или интернат со своим приусадебным хозяйством и мастерскими. Потом вдруг оказалось, что это – эксплуатация детского труда. Все практически запретили и закрыли. Зато куча кружков. Бисероплетение. Дети лезут на стенку и нюхают морилку. А кто бы на их месте не нюхал?

Самоуправление. Что дети могут сами решить про свою жизнь в интернате? Ответ: ничего. Вообще. Даже будут ли они футбол смотреть вечером в субботу, решает воспитатель. Когда-то игрались во всякие «детсоветы», сейчас и играться перестали. Может, и лучше, хотя бы все честно: казарма и есть казарма.

Помню я это «общее собрание» в том самом подшефном ташкентском детдоме. Все по канону. Все собрались в круг. Провинившихся вызвали «на середину». И тут выходит директор и начинает их ругмя ругать. Те бедолаги стоят, изображая всем видом стыд и раскаяние. Вокруг народ скучает и ждет, когда все кончится. Но так просто не отвязаться – директор заставляет «массовку» три раза крикнуть: «позор». Чтобы коллективно воздействовать. Как завещал Макаренко.

Кто-то все еще будет настаивать на противопоставлении семейного устройства и «коллективного воспитания»? Невозможно противопоставлять то, что есть, тому, чего нет. Так что вопрос можно снять с повестки дня.

Но и это еще не все.

Я-то как раз думаю, что коллективное воспитание детям жизненно необходимо, и вовсе не только сиротам. Особенно в подростковом и предподростковом возрасте.

Просто такова задача развития. Лет до 10–12 для ребенка его миром является семья. Самыми значимыми людьми – родные. Они же авторитеты. Потом ему становится пора переориентироваться на группу сверстников, это просто необходимый этап взросления и подготовки к жизни.

В архаичных обществах дети этого возраста уводились из семей, они жили вдали от поселения племени, в глуши, в так называемых «лесных домах», девочки и мальчики отдельно. С ними занимались жрецы – самые лучшие, самые мудрые люди племени – учили ритуалам, охоте, и всякому еще нужному. Традиция «лесных домов» получила отражение во многих волшебных сказках, самая известная у нас – переложенная Пушкиным «Сказка о мертвой царевне и семи богатырях».

Период обучения в лесном доме был частью процесса инициации, перехода из детства во взрослость. Поскольку считалось, что при этом ребенок умирает, а на свет появляется совсем другой человек – взрослый, то все время прохождения обучения и обряда дети находились как бы «в другом мире», в мире мертвых, в мире предков. Их не должны были видеть другие члены племени, они не могли есть обычную пищу. Держали их довольно строго, если не сказать сурово. Многие обычаи более поздних времен, например, спартанские, восходят как раз к инициационным практикам. Бывало, что и до смерти «заучивали», если не рассчитывали силу воздействия. Дедовщина, конечно, имела место, и была нормой. Она воспринималась не как унижение, а просто как естественное проявление внутригрупповой иерархии, как испытание мужества и воли. У девочек свои испытания были, скорее на терпение и выносливость.

В наше время гуманистических ценностей и прав человека детям все равно это нужно. Ну, не прямо ровно это, но что-то вроде. Чтобы группа, чтобы