Остальные девятнадцать мужчин в процессии были одеты лишь немногим менее величественно поверх белых, необрезных сутан, но вместо корон или корнетов на них были простые священнические шапочки с белыми кокардами епископов в соборе другого прелата. Их лица были менее безмятежны, чем у их лидера. На самом деле, некоторые из них выглядели еще более напряженными, более обеспокоенными, чем миряне, ожидающие их прибытия.

Процессия неуклонно, плавно двигалась по центральному проходу к святилищу, затем распалась на отдельных епископов. Человек в сутане архиепископа сел на трон, предназначенный для управляющего делами архангела Лэнгхорна в Чарисе, и пока он сидел, по всему собору то тут, то там раздавались голоса. Капитан Этроуз не знал, слышал ли их архиепископ. Если и так, то он не подал виду, ожидая, пока его епископы займут свои места на богато украшенных и в то же время гораздо более скромных стульях, расставленных по бокам его трона.

Затем сел последний епископ, и снова воцарилась абсолютная тишина, хрупкая под собственной тяжестью и внутренним напряжением, когда архиепископ Мейкел Стейнейр оглядел собравшихся.

Архиепископ Мейкел был довольно высоким мужчиной для жителя Сэйфхолда, с великолепной бородой, волевым носом и большими, сильными руками. Он также был единственной человеческой душой во всем соборе, которая действительно выглядела спокойной. Которая почти наверняка была спокойна, - подумал капитан Этроуз, удивляясь, как этому человеку это удавалось. - Даже вера должна иметь свои пределы. Особенно когда право Стейнейра на корону и сутану, которые он носил, на трон, на котором он сидел, не было подтверждено советом викариев Церкви. Не было и самой отдаленной надежды на то, что викарии когда-нибудь утвердят его в новой должности.

Что, конечно, объясняло напряжение, охватившее остальную часть собора.

Затем, наконец, Стейнейр заговорил.

- Дети мои, - легко разносился его мощный, великолепно натренированный голос, чему способствовала полная, выжидающая тишина собора, - мы хорошо понимаем, насколько многие из вас, должно быть, встревожены, обеспокоены и даже напуганы беспрецедентной волной перемен, которая прокатилась по Чарису за последние несколько месяцев...

Нечто, что даже слух капитана Этроуза не смог бы назвать звуком, пронеслось среди слушающих прихожан, когда слова архиепископа напомнили о попытке вторжения, которая стоила им жизни короля. И поскольку его использование церковного "мы" подчеркивало, что он действительно говорил ex cathedra, официально провозглашая официальную, законную и обязательную доктрину и политику своего архиепископства.

- Перемены - это то, к чему нужно подходить осторожно, - продолжил Стейнейр, - и следует избегать перемен исключительно ради перемен. Тем не менее, даже управление инквизиции Матери-Церкви в прошлом признавало, что бывают времена, когда перемен избежать невозможно. Наставления великого викария Томиса о послушании и вере почти пять веков назад установили, что бывают времена, когда попытки отрицать или уклоняться от последствий необходимых изменений сами по себе становятся грехом.

- Сейчас такое время.

Тишина, когда он сделал паузу, была абсолютной. То, что было состоянием напряженности, превратилось в затаившее дыхание, полностью сосредоточенное внимание на архиепископе Мейкеле. Одна или две головы дернулись, как будто их владельцы испытывали искушение посмотреть на королевскую ложу, а не на архиепископа, но никто этого не сделал. Капитан Этроуз подозревал, что в этот момент было бы физически невозможно отвести взгляд от Стейнейра.

- Дети мои, - архиепископ мягко покачал головой, его улыбка была печальной, - мы полностью осознаем, что многие из вас обеспокоены, возможно, даже возмущены облачением, которое мы носим, священническим служением, на которое мы были призваны. Мы не можем найти в себе силы винить кого-либо из вас за это. Тем не менее, мы верим, что то, что происходит сегодня в Чарисе, - это воля Божья. Что Сам Бог призвал нас на эту должность. Не из-за каких-то особых способностей, красноречия или изящества, которыми мы, как и любой смертный, могли бы обладать, а потому, что такова Его воля и намерение навести порядок в Своем доме здесь, на Сэйфхолде, и в сердцах Его детей - в наших сердцах.

- Это день великой печали и скорби для всех нас, но он также должен быть днем обновления и возрождения. День, в который мы - все мы, каждые мужчина и женщина среди нас - подтверждаем то, что является истинным, справедливым и добрым, и забираем эти вещи у тех, кто хотел бы осквернить их. Мы должны сделать это, не поддаваясь искушениям власти, не прислушиваясь к голосу личных интересов и не запятнав себя ненавистью или жаждой мести. Мы должны действовать спокойно, обдуманно, с должным уважением и почтением к служениям и институтам Матери-Церкви. Но, прежде всего, мы должны действовать.

Каждый член его аудитории ловил каждое слово архиепископа, но капитан Этроуз не видел ни ослабления их напряжения, ни облегчения, несмотря на спокойный, рациональный, почти успокаивающий тон Стейнейра.

- Дети мои, мы, с разрешения, одобрения и поддержки короля Кэйлеба, представили вам сегодня текст нашего первого официального послания великому викарию и совету викариев. Мы не хотели бы, чтобы казалось, что мы прячемся в тени, скрываем от вас какой-либо аспект того, что мы здесь делаем и почему. Вы - дети Божьи. Вы имеете право знать, к чему призваны те, на кого возложена ответственность за заботу о ваших бессмертных душах, в соответствии с требованиями этих пастырских обязанностей.

Архиепископ протянул руку, и один из других епископов встал. Он подошел к трону архиепископа и вложил в его ждущую руку документ с витиеватой печатью и подписью. С него свисали ленты, сургуч и металлические печати, и шелест толстого дорогого пергамента, на котором он был написан, казался громким в тишине.

Затем он начал читать.

- Его преосвященству, великому викарию Эрику, его имя семнадцатое, его должность восемьдесят третья, управляющему и слуге Бога и архангела Лэнгхорна, который есть, был и будет наместником Бога здесь, на Сэйфхолде, от архиепископа Мейкела Стейнейра, пастыря Чариса, приветствия во имя и братства Бога.

Голос читающего архиепископа был таким же сильным и хорошо поставленным, как и его обычный разговорный тон. Это был тот голос, который мог бы взять самые сухие, наименее интересные официальные документы и каким-то образом заставить людей понять, что эти документы имеют значение.

Не то чтобы требовался какой-то особый талант, чтобы донести это до всех людей в этот день.

- С самым горьким и глубоким сожалением, - продолжал читать Стейнейр, - мы должны сообщить