Обманула со сделкой, вот. Оконные блоки зажилила.

- Так мне домой надо, - я не сдавалась.

- Далеко пойдёшь-то? – и кивает на меня. – Совсем рехнулась баба.

Я посмотрела на себя – босиком, нечёсаная да в рубахе – и только вздохнула. Ну да, в таком виде только с людьми и разговаривать, он прав. И ноги что-то снова ослабли.

- Пошли, - он крепко подхватил меня под руку и повёл обратно – к Пелагее и ругающимся Марье и госпоже Трезон.

4. Как приличная женщина

4. Как приличная женщина

Дальше было как-то круто – Марья подхватила мою вторую руку, и вдвоём с мужиком они живо доставили меня в дом. Там уже мужик что-то буркнул под нос про дурное воспитание, а Марья повела меня в комнату с лежанкой.

- Одевайтесь, госпожа. Потом будем есть. Потом разговаривать, - вздохнула она.

- Вот послушала бы твою ближнюю, разумная она, - мужик зыркнул глазами и ушёл во двор.

- Кто это? Чего это он тут без стука входит, глазами зыркает и командует?

- Так это здешний святой отец.

- Чего? – вот только ещё святых отцов мне не хватало.

- Он самый, - закивала Марья. – Он вчера приходил, когда вы в беспамятстве лежали, и молился за ваше здравие. И Пелагея с девочкой вместе с ним.

- Девочка Пелагее не дочка? – удивилась я.

- Нет, сиротка приёмная. С её родителями что-то произошло зимой, я не поняла, что. Но их больше нет, и Пелагея её взяла. Её мать Пелагее какая-то дальняя родня. А у Пелагеи дом большой, а все дети – где-то.

- Хоть живы?

- Вроде да. Только мужа нет.

- И то хорошо, что живы.

- Да. И она вчера звала к вам женщину, та живёт где-то тут совсем в лесу, одна, и знает травы, и не только, может и целитель, я в щёлочку видела, как она с вами сидела и кончиками пальцев вашей головы касалась. И сказала – если вы сегодня днём не проснётесь, звать её ещё раз.

- Постой, а деньги?

- Какие деньги?

- Ну, за осмотр и лечение? – или не деньги, но что-то ещё.

- У них с нашей хозяйкой какие-то свои счёты, Пелагея только рукой махнула, а та сказала – сочтёмся после, если уже не сочлись. И ушла, темно уже было, поздно.

Марья говорила, и одевала меня – во что-то дивное. Я не сопротивлялась – нужно же понять, что вообще происходит.

Мне, чтоб прилично выглядеть по местным понятиям, полагались чулки – тонкой вязки, светло-серые с красными стрелками, на ощупь мягкие, будто новые. Юбка из тёмно-бордовой шерстяной ткани, такой же жакетик – да не просто так, а жесткий, будто у него косточки внутри. Я осторожно потрогала – а и правда, косточки. И ещё косыночка – закрыть вырез рубахи, её Марья приколола спереди к жакетику, а сзади заправила внутрь.

На ноги мне надели башмачки – вот не подберу другого слова. Мягкие, кожаные и очень удобные. На шнурках, Марья те шнурки завязала.

Дальше она расчесала мои космы непонятной длины – я недели две не могла собраться и записаться к парикмахеру, подстричься и покраситься. И на яхте старалась лишний раз в зеркало не смотреть – чтобы не встречаться с тем чудовищем, которое глядело на меня с той стороны. И думала, что вот вернёмся в город, и там я сразу же и в парикмахерскую, и ногти сделаю, и к косметологу, и на педикюр. А пока – концы отросли, и уже вовсе не блондинистые, а тёмные, как у меня от рождения и было. Только вот седеть я начала в последний год, и не придумала ничего лучше, как стать блондинкой – вдруг седину меньше видно будет? Ну что, если следить, то и не видно ничего, а если, как я сейчас – то люди шарахаются, проверено.

Но Марья не высказала никакого удивления, зачесала волосы, водрузила на них чепец с рюшкой, и завязала его сзади на шее. Я потрясла головой – вроде держится, не спадает. И то ладно.

- А… зеркало у нас есть? – спросила я Марью.

- Как не быть? – та метнулась за шторку, там что-то искала, потом принесла зеркало.

Мамочки, да это ж музейный экспонат! Оправа филигранная, похоже – серебряная, на обороте вставка вроде эмалевой, нарисована важная дама с длинными волосами и расчёской. Ладно, я ж не за этим попросила, я ж на себя хотела посмотреть.

Ну что – посмотрела. Нормальная обычная я. Только синяки под глазами стали ещё больше, нос заострился, губы обветрились.

Оглядела всю себя – как в каком-то костюмном фильме. Что к чему? Я не понимала ничего, а мало что я так не любила, как что-то не понимать. Нужно спрашивать эту Марью, что вообще происходит, да только… не сейчас, что ли.

За дверью слышались голоса, звенела посуда. Пахло едой, и мой голодный желудок громко заурчал. Тьфу ты.

- Пойдёмте, госпожа, - Марья уже забрала у меня зеркальце и куда-то его пристроила. – Обед готов, и пахнет-то как вкусно, вас, думаю, и при дворе такой вкусной рыбой не кормили.

При каком ещё дворе? Ладно, разберёмся.

Ходить в длинной юбке оказалось непривычно. Пришлось подхватывать и придерживать. В последний раз я надевала длинную юбку на позапрошлый новый год, что ли – там было такое платье, узкое, как перчатка, с голой спиной и очень длинное. Но в нём я так не запиналась, и ещё ж на каблуках, а у этих чудо-башмачков каблуков не было.

Мы выдвинулись в комнату с едой, и оказалось, что там ждут только нас. За столом уже сидели чёрный мужик и госпожа Трезон, девочка Меланья раздавала хлеб и ложки, а Пелагея большим деревянным черпаком разливала уху. Мужику, потом остальным.

Я сначала наморщила нос – потому что с костями, с головами и плавниками – но запах был таков, что хотелось всё съесть вместе с головой.

- Чего смотришь, садись, - кивнула на лавку Пелагея, и мы обе сели.

- Вот теперь ты уже похожа на разумную женщину,