В школе открылся кабинет психолога. Мне с лихвой хватило терапии после аварии, но я была в одном классе с Алексией, и мне пришлось туда идти. Женщина с лицом, которое будто сделали из папье-маше, спросила меня, как я себя чувствую.

– Как после аварии, – ответила я.

Женщина посмотрела на накидку, скрывающую мое тело, на шрам, проходящий по моей левой щеке, заглянула в мое личное дело, попыталась улыбнуться.

– Что ты имеешь в виду?

– Мне грустно. Мне грустно, но я живая.

Больше меня не расспрашивали. У этой женщины было мое личное дело. Она, конечно, уже все про меня знала, а за дверью своей очереди дожидались другие девушки с дрожащими губами.

Два дня спустя, когда мы были на уроке математики, в дверь постучал кто-то из работников школы. Он отдал учителю записку.

– Луиза, с тобой хотят поговорить.

Я пошла за школьным работником. Меня привели в маленькую комнату рядом с кабинетом директора.

Стол, три стула, двое мужчин. Один был довольно молод, второй, наверное, был ровесником моего отца. Тот, что постарше, попросил меня сесть. Я решила, что это очередные психологи.

– Луиза, – сказал мужчина постарше, – спасибо, что пришла, и прости, что отвлекаем тебя от занятий. Меня зовут месье Ревер. А это месье Лемуан. Мы бы хотели задать тебе несколько вопросов. Ты согласна с нами поговорить?

Я пожала плечами. Выбора у меня особо не было, и оба психолога это прекрасно знали.

Сначала Ревер сказал, что понимает, как тяжело ученикам, учителям и мне в сложившейся ситуации. Затем он спросил, что я знаю об Алексии, о ее жизни и семье. Я ответила, что мы с ней были одноклассницами в начальной школе и потом отдалились друг от друга.

– Я правильно понимаю, что у нее были не самые простые отношения с родителями? – пытаясь выдавить дружелюбную улыбку, спросил Лемуан, тот, что помладше.

– Да, это так. Особенно с отцом…

Я увидела, что на столе перед Лемуаном лежит телефон. Он записывал наш разговор. И от этого я как-то напряглась.

Лемуан заметил мой взгляд.

– Тебе нечего бояться, Луиза, все, что ты нам скажешь, останется между нами. А запись ведется для того, чтобы мы ничего не забыли.

У меня не было причин ему не доверять. Я рассказала, как однажды меня пригласили к Алексии на полдник. О безупречном порядке и тишине у нее дома. И как отец Алексии влепил своей дочери пощечину за то, что та просыпала крошки от кекса на плитку. И как она плакала, сжав зубы, и как она…

Я осеклась.

– Что? Что случилось? – спросил Ревер.

– В тот день, когда я пришла к Алексии на полдник, она плакала и все повторяла: «Я не виновата». Как… как тогда в кабинке…

Я сдержалась, чтобы не сказать «в кабинке покойницы». Психологам незачем было это знать.

Ревер наклонился ко мне:

– Нам сказали, что ты пошла за Алексией в раздевалку, это правда, Луиза?

Я кивнула:

– Да, я сказала учителю, что могу сходить за ней.

– А как Алексия вела себя в раздевалке?

– Она плакала. Не хотела выходить.

– Она сказала тебе, почему не хочет выходить?

Я подняла глаза.

– Вы прекрасно знаете почему.

Лемуан согласился со мной:

– Да, конечно. Но нас интересует твоя версия, Луиза.

– Нет, она мне ничего не сказала. Я решила, что ей плохо. Я ей обещала, что все объясню учителю. Что ее могут освободить от занятий в бассейне.

– Заметила ли ты тогда что-то подозрительное?

Я помотала головой:

– Нет, она завернулась в полотенце. Но я увидела бритву. На полу. Я тогда не придала этому значения.

– А тебе не показалось, что Алексия была… не такой, как обычно? – не отставал Лемуан.

– Нет, я же сказала.

– А что ты подумала, когда увидела Алексию чуть позже?

– Не знаю. Что это странно.

– Ты раньше такое никогда не видела?

Я помотала головой:

– Конечно нет.

– И никто тебе ни о чем подобном не рассказывал?

– Нет.

– Замечала ли ты до случая с Алексией, что и с другими девушками происходит что-то странное?

– Странное? – спросила я, нахмурившись.

– Да, странное, – ответил Лемуан. – В раздевалке у кабинок нет дверей. Так что, я полагаю, вы с другими девушками… смотрите друг на друга, когда переодеваетесь?

Я покраснела против своей воли. По лицу Лемуана было видно, что ему тоже неловко. Как будто он распахнул дверь женской раздевалки, когда все девушки в ней стояли голышом. Нет, этот тип точно не психолог.

В разговор вмешался Ревер:

– Так, значит, ты привела Алексию из раздевалки к бассейну?

– Да.

– Она плакала?

Я не понимала, к чему они клонят. Все это начинало действовать мне на нервы.

– Да, плакала, я же сказала. Ее что-то беспокоило. В этом я не сомневаюсь.

– Конечно, мы так и думали, – спокойным тоном ответил Лемуан. – И ты ей помогла? Ты вела ее за руку?

Я не хотела им говорить, что у меня не было никакого желания прикасаться к Алексии. Что она вызывала у меня легкое чувство отвращения.

– Я… я не знаю. Наверное, нет.

Ревер приблизился ко мне вплотную:

– Ты вела ее за руку, Луиза?

Мне было плохо. Я не понимала, зачем они задают мне все эти вопросы и что я вообще делаю в этой комнате. Я вспомнила, что они не представились мне психологами. Я сама это придумала. Кто эти мужчины? Чего они хотят?

– Нет-нет, она просто шла за мной.

– Она к тебе прикасалась?

– Нет! Послушайте, не знаю, что вы…

Ревер поднял руку. Словно для того, чтобы отогнать невидимую муху. Или чтобы заставить меня замолчать.

– А ты, Луиза, дотрагивалась до Алексии?

Я вспомнила, как все было. Мы уже выходили из раздевалки.

Я сказала Алексии:

– Постой, ты не можешь пойти в таком виде.

Я взяла уголок ее полотенца и вытерла ей слезы.

Потом я погладила ее по щеке. Очень ласково. Так утешают маленьких детей.

– Ты дотрагивалась до Алексии? – в очередной раз спросил Ревер.

Я покачала головой:

– Нет, мы не прикасались друг к другу.

* * *

Тем же вечером после ужина я пошла укладывать Сати и прочитала ему сказку. Он немного похныкал, чтобы я прочла ему еще одну, но мне нужно было поскорее уйти.