Он искоса глянул на Эрика, молча шагавшего рядом. Они шли мимо торговых рядов, где, как всегда, было полно народа. Пацан здорово его разочарует, если не попытается удрать. Впрочем, тот не подвел. Огляделся – наверняка самому казалось, что незаметно. Дождался, пока рядом окажется группа мужиков, перед которой можно было бы проскользнуть. Шарахнул Альмода усыпляющим плетением. Чисто сделал. И быстро, многие и заметить бы не успели. Неплохо, очень неплохо.

Альмод мог бы разорвать нити задолго до того, как плетение сложится. Но предпочел подождать. Одно из немногих преимуществ, появлявшихся у чистильщиков после посвящения: ни одно плетение, затрагивающее разум, на них не действовало. Ни контроль, ни отведение глаз, ни снотворное.

Глаза парня изумленно расширились, но растерялся он ненадолго. Рванул наперерез той группе мужиков, едва проскочив, плетением столкнул троих прямо на Альмода. И попытался затеряться в толпе.

Альмод бежать не стал. Шагнул в сторону, собрал нити, не обращая внимания на матерящихся людей. Эрик застыл, увязнув в густом, точно студень, воздухе. Дернулся раз, другой, обмяк. Мужики, разглядев знак чистильщика, убрались прочь. Альмод не удержался от соблазна: сгустил воздух и вокруг головы, чтобы ни вдохнуть, ни выдохнуть. Пацан снова задергался. Попытался разорвать плетения, но Альмод перехватил. Помедлил, прежде чем распустить. Не слишком долго, не так, чтобы Эрик успел задохнуться всерьез. Просто чтобы запомнил, кто держит в кулаке его жизнь.

Нити распустились. Пацан пошатнулся, хватая ртом воздух. Не свалился. Неплохо. Альмод крепко взял его под локоть, широко улыбнулся. Посмотрел в глаза:

– Еще раз попытаешься сбежать – найду и убью.

Пацан взгляд прятать не стал. Хороший взгляд, ненависть в нем плескалась, не страх. Может, и выйдет толк.

Девчонка оказалась пустышкой. Что вчера, что сегодня… Может, она и хорошая ученица, но в жизни все равно дура дурой. Жаль, много лет они проходили двое на двое. Ингрид, конечно, свой парень, но все же и ей надо порой отвести душу, поговорив о девичьем.

Он повлек Эрика за собой. Тот дернулся:

– Пусти! Сам пойду!

Альмод разжал руку. Если что, успеет поймать. Но парень молча пошел рядом.

А может, оно, наоборот, к лучшему. Фроди еще не успокоился после гибели Уны. Видеть на ее месте девчонку ему было бы тяжело. Впрочем, какая разница, кто займет ее место, пацан или девчонка? Уны больше нет, и пусть Творец примет ее душу, как до того – душу Сольвейг. И отходить Фроди будет еще долго. Говорил же ему Альмод: не привязывайся. Хотя когда и кому удавалось по-настоящему справиться с сердцем?

– Эрик! – закричали сзади. – Господин чистильщик! Подождите!

Пацан оглянулся.

– Йоран! – расплылся он в улыбке.

Альмод тоже остановился:

– Надеюсь, этот не будет проситься на твое место?

Паренька, что подбежал, тяжело дыша, он видел на курсе Стейна. Дар слабенький, но плетет чисто. С мечом лучше многих сверстников, но ничего особенного.

Колкости чистильщика не заметил ни один из мальчишек.

– Успел, – выдохнул тот, второй. Застыл, явно не зная, что сказать.

Эрик улыбнулся:

– Хорошо, что успел.

Врет. По глазам видно – хочет завыть в голос. И тоже не знает, что сказать. Наверняка собирались после экзаменов устроить попойку, чтобы проститься как следует. Спьяну клясться друг другу в вечной дружбе, утром разъехаться с тяжелыми головами. Даже писали бы друг другу первое время, пока не заглохло все само собой. Так было бы понятно и просто, а сейчас – не пойми что.

– Быстро слухи расходятся, – произнес Эрик.

– А ты как думал? Весь университет гудит, как ты срезал… – Второй осекся, быстро глянув на Альмода. Он усмехнулся. Мальчишка сглотнул, отводя глаза. Хлопнул Эрика по плечу. – Ты пиши, ладно?

– Куда?

– Ах да! Я же еще не решил, к кому из троих… Тогда я буду писать.

– В столицу, в ставку чистильщиков, – вмешался Альмод. – На любой почтовой станции знают.

Еще бы не знали: почтовую службу держат сами чистильщики.

– Ага, в общем… Не пропадай там.

– Не пропаду, – снова улыбнулся Эрик. – А ты напиши, как сдал и к кому все же решил пойти.

– Ага. Это…

Альмод видел, что мешает им. Можно, наверное, отвернуться: все равно, даже если захотят, далеко не убегут. Но не стоит провоцировать пацана снова испытывать терпение командира.

– В общем, не пропадай, – закончил второй.

– И ты тоже. Удачи завтра.

– Иди к демонам!

Чистильщик мысленно усмехнулся. Ничего не изменилось за десять лет: все те же школярские суеверия. Лицо Эрика дернулось, словно он на миг не совладал с эмоциями.

– На демона я, пожалуй, не тяну, – сказал Альмод. – Но нам пора.

– Ага.

Эрик порывисто обнял приятеля и тут же отшатнулся, явно смутившись. Сопляки. Альмод двинулся прочь не оглядываясь. Пацан зашагал следом. Надо бы привыкать, что теперь он не пацан, а четвертый.

Нет, врать себе – последнее дело. Не детишки виноваты в его дурном настроении. Никогда нельзя возвращаться туда, где ты был по-настоящему счастлив. А в Солнечном он был счастлив. Острый ум обеспечивал ему любовь преподавателей и поблажки. Деньги отца и щедрость, с которой Альмод ими разбрасывался, – положение среди остальных. Он прекрасно сознавал, что иссякни поток серебра – половина приятелей от него отвернутся, но это не имело значения. Мало радости в симпатии глупцов, хотя и из нее можно извлечь пользу. Важны были те немногие, кого он по-настоящему ценил. Только он потерял их след, когда оказался в карцере чистильщиков. Для всего мира он тогда умер, и воскресать не стоило.

А ведь ему прочили место на кафедре. Соглашаться Альмод не собирался, не хватало еще всю жизнь возиться с бестолочами. Сейчас у него была возможность обходиться с дураками так, как те того заслуживали, – еще одна привилегия, которая почти примиряла его с нынешней жизнью. А тогда он намеревался послать к демонам кафедру и диссертацию.

Он собирался домой. Пусть он не мог наследовать, хотя отец когда-то и усыновил его по всем правилам, но все еще мог стать верным помощником. Поэтому усердно учился. Чтобы не подвести, чтобы отец мог положиться на него во всем. И зря тот отказывался жениться, Альмод понял бы его и с ревностью как-нибудь справился бы. Но вышло так, как вышло.

– У тебя кто-то есть? – спросил он.

Эрик глянул недоуменно: дескать, сам не видел?

– Родители, братья-сестры? – уточнил Альмод.

– Нет.

– Хорошо.

Никогда нельзя возвращаться туда, где ты совершил величайшую в жизни ошибку. Если бы не слезливое, полное отчаяния и сожаления письмо, отправленное в последний вечер со станции, не было бы того сердечного приступа. Но сожалениями ничего не вернешь. Точно так же, как извинениями. Альмод в который раз запретил себе думать об этом.