что-то звучало остро, углы все сглажены, и кубик превратили в шарик. «Что ж это такое?» — спрашиваю мать. «Не все, что говорят, можно печатать», — отвечает она. Но зачем переливать из пустого в порожнее? Ведь это демагогия. Не думай, что я ждала откровенности от матери. Не такая уж я наивная, но куда же смотрят остальные? Те, кто печатает и понимает, что печатают? Нет, они не подлецы. Но им на все наплевать. Не моя, дескать, статья, не моя газета! Так чья же это газета?

— Ну, читай центральные газеты, — сказал я. — Читай «Известия», читай «Правду», там теперь не встретишь ни продолжительных аплодисментов, ни бурных оваций.

— Я так и делаю, но ты не ответил на мой вопрос!

— И все-таки ты не права, — сказал я, — ты могла бы сказать, что в некоторых случаях некоторые журналисты поступают подло.

— К матери пришел однажды человек, он весь так и трясся от злости. «Я бы со стыда повесился, если бы сказал то, что вы приписали мне». Мать его с улыбкой успокаивала: «Нашли из-за чего расстраиваться, завтра же все позабудут то, что мы напечатали!» А у молодежи хорошая память.

— Видишь ли, — продолжал я, — если в озеро бросить камень, раздастся всплеск, по воде разойдутся круги. Всплеск ты услышишь тотчас, а круги придут позднее. Так что я хочу сказать: всплеск мы уже слышали, а круги еще не дошли. Но они идут! Когда придут, мы станем честными, объективными.

— Не хочу дожидаться кругов, — ответила Ева, — я хочу быть честной прямо сейчас.

— Все хотят быть честными прямо сейчас, — сказал я, — но не каждому это под силу. Я вот скажу тебе еще одну азбучную истину. Помнишь сказку про бегуна-скорохода? Он к ногам привязывал гири, а когда снимал их, то мчался быстрее ветра. Но человек не скороход из сказки. Не так-то просто ему превозмочь инерцию гирь. Сначала он ступает осторожными шажками, он боится сломать голову или оступиться. Ничто не тормозит так человека, как он сам себя. Это я называю инерцией сознания. Пока дяди, кому сейчас под сорок, пятьдесят и шестьдесят, не преодолеют барьер, до тех пор будет трудно. Честному человеку это по силам, к тому же кое-кто из дядей уже перемахнул через этот барьер, но кое-кому никогда не удастся.

— Понимаю, — сказала Ева, — они б не прочь, да ноги не слушаются.

— И никогда не надо вешать голову и молоть всякий вздор. Конечно, находятся ловкачи, мастера выворачивать шубу наизнанку: «Да, ошибались, но теперь ошибаться не будем и другим не дадим». Главное: другим не дадим ошибаться! И вот от одной крайности шарахаются в другую. Но я могу поспорить, что их жалкая горстка, и они нам не смогут всерьез повредить. На мой взгляд, любой перелом мучителен, но нельзя же поэтому всех подряд называть подлецами.

— Ты оптимист, — сказала Ева.

— Это диалектика.

— И все-таки ты оптимист!

Солнце припекало, и спор прекратился сам собой. В тихую погоду мы бы не стали поднимать подобные вопросы, но тут разбушевался ветер, море бурлило, и грохот волн отдавался эхом в горах. «Тяжеловаты идейные позиции у моей жены, — подумал я. — Личные страхи неотделимы от общественных, как и личное неверие от неверия общественного. Все находится в тесной связи, потому-то Ева переживает гораздо острее, чем остальные».

Возможно, мы бы продолжили спор, но солнце припекало, море ревело, горы откликались эхом. «Дети, спите, спите спокойно». «В самом деле, — подумал я, — кому нужен этот спор в таком прелестном месте?» Идиллия! Султан, ой, султан, не начинаешь ли ты заплывать жирком? Радость моя, твои косички еще не просохли после купания, ты лежишь с закрытыми глазами, кристаллики соли блестят на ресницах. Какие мысли тебя тревожат? Сказать по правде, они и мои мысли, просто я стараюсь казаться бывалым и мудрым. Но ты права, я оптимист, уж в этом мне не откажешь, и можешь быть спокойна, я сохраню свой оптимизм до гробовой доски. Вокруг есть все необходимое, чтобы я его сохранил. Синее море, красивый залив, молодость, множество жизнерадостных загорелых людей. Готов поспорить, они тоже оптимисты. Это как раз то место, где оптимисты растут, как грибы. Вы спросите: «Где это, где такое место?» Ага! Заинтересовались, поверили, что оптимисты растут, как грибы. Так вот, я знаю это место, но каждый должен сам его отыскать. Да будет так.

Глава восьмая

Запоминайте хорошенько!

У почты повернете на юг, дойдете до пригорка, где желтый особняк. Простите, я забыл сказать, что сначала нужно добраться до Черного моря. Итак, у желтого особняка налево и пыльной покатой улочкой вверх. Вам покажется, будто улица упирается в небо или где-то там в синеве переламывается, как переламывается соломинка от тяжести колоса.

Тротуар будет узким, местами он выложен каменными плитами, и трещины разукрасили их затейливым узором. По правую руку останется водопроводная колонка, а возле нее вы увидите мальчуганов, девчушек с небольшими ведерками. Вода из колонки будет лить через край, а мальчишки тем временем будут озорничать, хватать девчонок за косички и «конские хвостики». Если вы заглядитесь на их забавы, их коричневые, почти бронзовые лица, плечи, ноги, вполне возможно, кто-нибудь из девчушек вам покажет язык, и вы отправитесь дальше, в радостном изумлении от этой детской шалости. Вас обгонит несколько собак, но ни одна не почтит вас лаем, не снизойдет до того, чтобы обнюхать вас: они знают, что вы оптимист и собак не боитесь. Кроме того, народу здесь видимо-невидимо, собак же спокон веку занимали только редкостные предметы.

Подойдя поближе к тому месту, где улочка упирается в небо или переламывается как соломина, вы обнаружите, что небо перевернуто вверх тормашками и лежит распластанным где-то внизу. Огромно-синей глоткой вам навстречу будет разверзнут залив. При живом воображении в береговых очертаниях этой глотки-залива вы разглядите пасть какого-то чудовища: нижняя челюсть ее вгрызлась в бурую, опаленную солнцем землю, а верхняя расколота надвое горным кряжем.

Вы остановитесь и осмотритесь.

Улица приведет вас к обрыву, до того крутому, что по нему невозможно ни вниз спуститься, ни вверх взобраться. Метрами двадцатью пониже протянется узкий серый пляж, кое-где он будет сплошь усеян галькой. Камни, большие и мелкие, будут