— Что же вы не бережетесь? У самого сердце, а вы…

— Ну, плясать под дудочку каждой хвори — это тоже, знаете ли, не жизнь, — отмахнулся Павел Савельевич и снова забегал по пашне.

Подходя к бригадному стану, он спросил обычным своим, как бы навек сердитым голосом:

— А где здесь, Варя Захаровна, удобней всего прикопать саженцы перед посадкой?

И Варя догадалась: несмотря на все свои придирки, он считает их пашню вполне пригодной для закладки лесной полосы.

— А тут вокруг старых окопов много. Углубить, и можно складывать саженцы за милую душу.

— За милую душу… — машинально повторил Павел Савельевич, и Варя расслышала удивление в его голосе, хотя так и не поняла, чем же она его удивила: тем ли, что быстро нашла выход, или тем, что так по-стариковски сказала «за милую душу», или тем, наконец, что и в нынешние, насквозь мирные дни отыскалось-таки дело и для старых, заброшенных, давно уже отслуживших свое окопов.

Осмотрели ближние окопы. Они давно уже утратили четкие очертания, обвалились, заросли травой. Трудно было поверить, что эти неглубокие, полузасыпанные канавы и мелкие лунки были остатками полевых укреплений, где наши войска держали оборону летом сорок второго года.

— И бои здесь были? — спросил Павел Савельевич, понизив голос.

— Были… — так же тихо отозвалась Варя. — Позавчера мы каску выпахали — нашу, русскую. А перед тем вон окопом немецкий танк стоял, подбитый. Его только этим летом на переплавку забрали.

Подошли к окопу, возле которого еще недавно ржавел фашистский танк. Окоп этот ничем не отличался от других, лишь в бурой сентябрьской траве впритык к оплывшему брустверу косо темнели два прямоугольника голой, как бы навек задавленной земли. Посреди гусеничных следов трава еще не росла, а с краев уже двинулась в наступление степная поросль, неровными зубцами вторглась в мертвую вмятину следа. Судя по всему, будущей весной степь захлестнет эти проплешины буйным разнотравьем, и тогда уж ничто не напомнит о том месте, где нашло свою гибель чужеземное бронированное чудище с черным крестом…

Мысли Павла Савельевича настроились на торжественный, даже философский лад, а Варя вдруг легкомысленно фыркнула и сказала, вытряхивая землю из тапочки:

— Здорово нас этот танк выручил!

Павел Савельевич недоуменно покосился на молоденькую учетчицу, решительно не понимая, чем мог выручить комсомольцев подбитый фашистский танк.

— Вагончик наш видите? — Варя повела головой в сторону бригадного стана. — Сначала вагончик этот на полозьях стоял. Летом на санях ездили, даже смешно! А потом ребята сняли катки с немецкого танка и вместо колес приспособили: они здорово подходят, будто и делались-то специально для нашего вагончика. Вот не знали фашисты, что собственным ходом колеса нам везут.

Павел Савельевич насупился.

— Вы бы еще сказали: спасибо немцам за эти колеса! Так, что ли? А танк этот, пока сюда дошел, может, сотню наших людей погубил, это вы учитываете? Не слишком ли дорого нам ваши колесики стали?

— Никто спасибо не говорил… — обиделась Варя. — А раз уж танк здесь, то лучше использовать его для дела, чем зря ему тут ржаветь. Ведь так же?

— Так-то оно так, — против воли согласился Павел Савельевич.

Вся Варина радость по поводу колес для вагончика казалась ему мелкой и какой-то неправильной. А главное, во всей этой истории он видел прежде всего не смекалку ребят, сумевших приспособить вражеский танк для насущных своих нужд, а промашку тех людей, которые ведали снабжением лесопосадочных бригад всем необходимым, в том числе и полевыми вагончиками на колесах.

— А почему с самого начала колес не было? — строго спросил он. — Ежели мы так размахнулись с лесопосадками и вагончики смастерили, то уж на колеса металл нашелся бы. Скорей всего какой-нибудь Сысой Сысоич в снабженческой или плановой организации проморгал эти колеса, и все.

— Какой еще Сысой? — не поняла Варя.

— Ну пусть Крокодил Иваныч… Вы суть поймите: один ротозей промазал, а множеству людей теперь мучиться. Вы вот танк приспособили, а в других бригадах?

— Про всех не знаю, а соседи наши до сих пор на полозьях ездят, — виновато сказала Варя.

— Вот видите, а все Сысой этот, будь он трижды неладен!

Варю поразила застарелая прочная неприязнь в голосе Павла Савельевича. Видать, за долгую его жизнь сильно досадили ему Сысои-ротозеи, вот он и ополчился против них. А может, заехав в степную глушь, он надеялся отдохнуть в бригаде от этих Сысоев, а те и тут не дают ему покоя. И Варя пожалела, что заговорила о колесах для вагончика и, сама того не ведая, натравила на Павла Савельевича еще одного Сысоя.

— Это все наш бригадир придумал, — поспешила она перевести разговор в другое русло. — Ну, колеса эти… Он у нас вообще насчет техники смекалистый: все видели танк и проходили мимо, а он догадался.

И в голосе ее, помимо законного уважения учетчицы к своему бригадиру, прорезались робкая нежность и то радостное смущение, какое бывает, когда очень молодые люди только-только начинают любить, сами еще не до конца разобрались в том, что с ними творится, и их сладко, до замирания сердца, ранит всякое, даже случайное упоминание дорогого имени…

Варя тут же испугалась, что выдала себя, и докончила с напускной небрежностью:

— Да вы нашего бригадира хорошо знаете: он у вас зимой на курсах учился.

— Много через мои руки курсантов прошло, всех не упомнишь.

— Да он такой… заметный. Это тот самый, что в гимнастерке ходит. В армии еще не служил, а разгуливает в отцовской гимнастерочке… Даже смешно!

— Что-то, я замечаю, больно много у вас смешного в жизни, — проворчал Павел Савельевич. — А впрочем, в ваши годы… Давайте-ка сядем, а то в ногах правды нет.

Они уселись на выгоревшей траве лицом к окопу.

— А больше тут вокруг ничего не находили? — осторожно спросил Павел Савельевич.

— Патроны попадаются, у нас прицепщик один собирает.

— Я не о том…

Павел Савельевич и сам почувствовал, что спросил слишком туманно, и хотел уточнить свой вопрос, но Варя его и так поняла.

— Здесь кругом могил много было, но я их уже не застала. Всех наших погибших потом в одной братской могиле схоронили — в деревне на площади. Там и памятник стоит. Пока деревянный, но в городе уже каменный делают… Павел Савельевич, а это ничего, что мы в окопах саженцы прикопаем?

— Боитесь, мелковаты?

— Да нет, люди здесь сражались и умирали, а мы — саженцы, а?

— Вот вы о чем… — Павел Савельевич с новым интересом посмотрел на Варю. — Окопы все-таки не могилы, да и саженцы не мусор какой-нибудь, а будущие деревья. По-моему, ничего зазорного тут нет.