купить дешевле. С чем-то согласен, с чем-то нет. На все сто согласился с тем, что хлеб лучше не покупать в лавке, а печь самим. Но это согласие дал, попробовав кусок хлеба, испеченный тетей Галей — то есть, Нюшкиной мачехой. Тот, что покупала Наталья в лавке, был неплох, но этот гораздо вкуснее. Договорились, что оплачиваю стоимость ржаной муки, а тетя Галя за это снабжает меня свежим хлебом. Получилось и на самом деле гораздо выгоднее. Печеный хлеб стоил полкопейки фунт, а я заплатил за мешок ржаной муки двадцать копеек, тем самым, обеспечив себя хлебом на три месяца вперед. Сэкономил, по Нюшкиным подсчетам, аж десять копеек! С ума бы не сойти от такой экономии. Не стал бы, конечно, заморачиваться, но повторюсь, что хлеб, испеченный в деревне Борок, был гораздо вкуснее.

Но где-то в глубине души я был согласен с кухаркой. Экономить нужно! В последнее время траты сильно увеличились. Подсчитал — треть жалованья уходит на оплату уроков! Скоро придется в «заначку» лезть или просить у родителей. Но просить у папы с мамой неудобно. Они и так на меня потратились. Правда, недавно опять наградных подкинули — сто рублей, причем, денежки пришли аж из Санкт-Петербурга, да еще из Управления по заготовлению государственных бумаг — видимо, за расследование дела Борноволкова, но если тратить такими темпами, хватит ненадолго.

Так что, придется слушаться домовенка в юбке.

Когда я впервые назвал ее Кузей, она обиделась. Пришлось объяснять, что Кузя — домовенок из сказки, который явился к девочке и принялся учить ее жить. Образ домовенка — хозяйственного и домовитого, Нюшке понравился. Пришлось даже вкратце пересказать содержимое мультика, выпуская, понятное дело, технические подробности, вроде духового шкафа или холодильника, в который пытался заселиться домовенок. Еще оказалось сложно объяснить — на какую работу уходит мама девочки? А если мама служит в гимназии, отчего в доме нет прислуги? А если нет прислуги, так отчего девочка, которой целых 7 лет, ничего не умеет?

В общем, беда с детками из девятнадцатого века, ничего-то они не понимают.

— Иван Александрович, а вас кто-то сглазить пытается, — заявила Нюшка.

— Сглазить? — удивился я. — Как это — сглазить?

— А вот, гляньте, что у крылечка нашла.

Нюшка протянула кусок бересты, на котором лежал какой-то волосяной шарик, размером не то большой грецкий орех, не то с небольшое яблоко.

— И что это за хрень?

— Это не хрень, а штука такая, через которую порчу наводят, — авторитетно заявила маленькая кухарка. — Наступили бы на такой шарик, то сразу бы заболели, а потом и вовсе померли. Я его даже в руки брать побоялась, щепочкой на кору замела.

Волосяной шарик и на самом деле выглядел очень мерзко. Не то, чтобы я его испугался, но в руки бы не взял. Противно.

— И что с ней теперь, с порчей?

— Надобно ее в проточной воде утопить, с молитвой. Вода на себя всю порчу примет. Но лед на речке. Еще можно в землю закопать, чтобы земля взяла. Земле ничего не страшно.

— Плюнь, — посоветовал я. — Во двор выбрось, или в печку кинь.

— В печку нельзя — всю порчу по ветру разнесет.

Я с удивлением посмотрел на Нюшку. Вроде бы, умная девчонка, а в какую-то фигню верит? Стоп. А сам-то чем лучше? Кто недавно к бабке ходил, чтобы та больной зуб заговорила? И ведь помогло. Скорее всего — эффект плацебо, самовнушение, отчего зуб перестал болеть.

Только подумал о плацебо, как зуб, словно услышав крамольные мысли, дернулся, заныл, а я мысленно возопил: «Нет, не плацебо, не плацебо, наговор бабушкин помог!».

Фух, отлегло. Нет уж, если помогло, не стоит сомневаться.

Потом, очень осторожно (чтобы больной зуб меня не подслушал!) пообещал себе, что как приеду в Москву, обязательно отправлюсь к настоящему зубному врачу.

— А ты этот шарик в печку брось, с молитвой, — посоветовал я. — Если с молитвой, то никакая зараза не возьмет, не то, что порча. Мы с тобой люди крещеные, чего нам бояться?

— А ведь и верно, если с молитвой, так в печку, — повеселела Нюшка и пошла жечь эту гадость.

Кстати, если это и впрямь попытка навести на меня порчу или сглаз (даже в мое время хватает дураков, что в это верят, что уж говорить про девятнадцатый век?), так кто постарался? Явно, что не мужчина, а из женщин? Неужели Татьяна Виноградова? Батюшка у нее, насколько знаю, пусть и отстранен от службы, но болтается в городе, а дочка в гимназии учится. Про то, что отец совершил кражу, там не знают (даже если Абрютин и сообщил родственнице, та не проболтается), а если бы и узнали, то вряд ли устроят обструкцию барышне. Нет, не верю, что Татьяна решится на подобную дичь. Хм… А если соседка?

— Аня? — позвал я кухарку. Та гремит на кухне дровами, посудой и ухватом, значит, не услышала, пришлось пойти самому. — Ань, — повторил я. — Ты не обратила внимания — в шарике волосы старушечьи, седые или нет?

— Да я и не рассматривала, — пожала плечами девчонка, отвлекаясь от дела. — А что?

— Если старушечьи, так может, соседка наша быкует? — предположил я.

— Быкует? — не поняла Анька.

— Быкует — значит козлится, — пояснил я. — Марья Ивановна ни с того, ни с сего здороваться перестала, отворачивается, словно я перед ней виноват, хотя сама у нас как-то дрова воровала.

— А, так это она ворует? — оживилась Нюшка. — А я-то думала — какая зараза дрова крадет? Заметила, что убывают. Поймать бы, да это ночью надо сидеть.

— Ага, она самая, — кивнул я. — Я ее как-то во дворе застал, бабка уже вязанку приготовила. Мол — у вас дров много, а у нее мало.

— И что вы сделали? — заинтересовалась девчонка.

— Что тут сделаешь? — пожал я плечами. — Вязанка небольшая, под суд за такое не отдашь. Дрова отобрал, да и отправил с богом.

— Надо было поленом по хребту дать, — уверенно заявила кухарка. — Чтобы знала в следующий раз, что чужое брать нехорошо. Ну, впредь красть не станет.

— Ань, да ты что? Бить старуху из-за охапки дров?

— Не бить, а уму-разуму поучить, — менторским тоном сказала Нюшка. — Сегодня охапка, завтра охапка, так, глядишь, всю