«Дружба» плавленые, мятые, мягкие… а иногда и баночка шпрот (достать!!). А мясники – здоровые ребята – кобенятся: да нет, дескать, мы на работе, вон туша прибыла, рубить надо и прочее. Потом, как бы нехотя, надевают ватники (я тоже), и идем мы все в морозильную камеру <…> Садимся, разливаем, пьем – на морозе-то оно ох как хорошо! Идут в дело и сырки, и шпроты, потом мясники топором ххэ-эк! ххэ-эк! Отсекают мне вырезку, да еще и порубят ее на ломти [Басилашвили 2012: 98–99].

Характерная история. Но здесь надо оговорить, что бутылкой обычно все же от людей, «приставленных» к мясу или другим дефицитным продуктам, было не отделаться. Требовалось приплачивать. И совокупная приплата могла в целом сильно превышать официальный заработок продавца. В связи с этим даже появился анекдот о человеке, устроившемся на «мясную» работу с низким заработком. «А у вас за это еще и платят?» – удивился он, справедливо предположив, что его доход все равно будет формироваться благодаря торговле дефицитом через черный ход. Другой анекдот сравнивал положение дел до революции и после. Раньше господа ходили в магазин через парадный вход, а простой народ – через черный. Нынче же все наоборот [Мельниченко 2014: 486–487, 572].

В конце 1960‑х дела с продуктами в крупных городах обстояли лучше. В детстве, заглядывая с дедушкой в молочный магазин на Сенной, я изучал названия сыров – костромской, угличский, ярославский, пошехонский, советский, голландский, российский. Значительно меньше, чем сейчас, но все же… К началу 1980‑х ситуация была уже принципиально иной. Выбор резко сократился. Зато появился анекдот. Диктант в школе: «Вороне где-то Бог послал кусочек сыра». Ученик спрашивает учителя: «Вы же говорили, что Бога нет». Тот отвечает: «Ну, сыра тоже нет. Так что же теперь – диктант не писать?» [Мельниченко 2014: 540].

При такой ситуации быстро стали нарастать очереди за продуктами. И они превратились в своеобразную советскую форму коммуникации. Как столики во французских кафе [Герман 2000: 634]. Именно в очередях обсуждались многочисленные проблемы страны. Именно в очередях люди начинали чувствовать, что они не одиноки в неприятии социальной системы. Не исключено, что именно очередь в значительной степени «отомстила» системе в эпоху перестройки, когда вызревавшие за долгие часы стояния крамольные мысли власть позволила наконец оформить в политическое противостояние себе.

Очередь могла обсуждать, к примеру, судьбу магазина «Вологодское масло», что размещался в Москве на Кутузовском проспекте.

Задумывали его, – писал журналист Анатолий Рубинов, – как магазин, в котором будет продаваться лучшее на свете вологодское масло, которое, по слухам, мажет на хлеб вся заграница. Возможно, заграница и мажет. Но сначала масло пропало в Вологде, а потом вологодское масло исчезло в «Вологодском масле», а вскоре и всякое другое. Дирекции магазина пришлось переделывать вывеску. Оттого, что публика смеялась и писала в книгу жалоб: «Да какое же это „Вологодское масло“, когда кругом один маргарин, да и тот „Солнечный“» [Рубинов 2005: 250].

Словом, несмотря на «Солнечный» маргарин, продовольственное положение в крупных городах СССР тоже было далеко не солнечным. В некоторых сферах – даже мрачным. Хуже всего, пожалуй, дело обстояло с овощами и фруктами, поскольку теоретически они имелись в достаточном количестве, но их не удавалось сохранить и довести до стола потребителя в приличном виде. Вот, например, что рассказывал об этом бывший мэр Москвы Юрий Лужков, которому в советское время довелось, как представителю власти, заниматься проблемой продовольственного обеспечения населения:

Склады превратились в склепы, содержимое которых не хранилось, а уничтожалось. Гниющие овощи затем развозились по государственным магазинам, где покупатели могли лишь возмущаться, глядя на почерневшую морковь, вялую зелень и гнилую картошку. Продавцы магазинов, торгуя гнилыми овощами, часто повторяли одно и то же: «Не нравится – не ешьте» [Хоффман 2008: 71–72].

Качественные фрукты и овощи советские люди покупали на рынках, но по высоким ценам.

При такой ситуации внутри «столиц» тоже неизбежно существовала своеобразная лестница потребления, на нижней ступени которой находились простые люди. Чуть выше располагались трудящиеся тех предприятий, где распределялись специальные продуктовые наборы. В них часто входили импортные товары – например, знаменитый индийский чай со слоном на этикетке. Он был гораздо вкуснее грузинского или краснодарского, где вместе с листками чая, почти не дававшими аромата, были намешаны палки, представлявшие собой, по-видимому, кусочки веточек. Наборы «со слоном» и прочими вкусностями редко попадали к учителям, врачам, библиотекарям. Чаще – к трудящимся «первого сорта»: управленцам, оборонщикам, творческой интеллигенции. Но еще чаще к гражданам «высшего сорта» – к номенклатуре, то есть самым высокопоставленным руководителям, о которых речь у нас пойдет дальше.

Отдельные возможности были у граждан, обладавших иностранной валютой. Моряков загранплавания, работников советских загранбанков, дипломатов, живших за рубежом, авторов, получавших зарубежные гонорары, а также технических специалистов, которые отправлялись в длительные зарубежные командировки (скажем, строить заводы, плотины и электростанции в странах социалистической ориентации). Эти счастливчики могли привозить дефицитные зарубежные товары и перепродавать их в СССР (в том числе легально, через комиссионные магазины) по высоким ценам. А могли привозить валюту и менять ее у государства на специальные сертификаты (чеки «Внешпосылторга»), по которым приобретали дефицит (от кооперативных квартир и автомобилей до бытовой техники, одежды, продуктов питания и даже не имевшихся тогда в СССР полиэтиленовых пакетов) в магазинах «Березка» (в России), «Капитан» (в Украине) и «Ивушка» (в Белоруссии), не торговавших на рубли. Возможен был и промежуточный вариант: купить товары на чеки в «Березке» и тут же сдать по значительно более высокой цене в комиссионный магазин [Иванова 2017].

Простых советских людей в «Березку» не пускали. Однажды артист Валерий Золотухин (не совсем уж простой обыватель) попытался припасть к родной «Березке», чтобы просто взглянуть на прилавки, и был жестко отшит охранником со словами «Товарищ, не добивайтесь себе неприятностей» [Золотухин 2007: 37].

Источник валюты при обмене на чеки, естественно, проверяли в целях борьбы со спекуляцией. На этот счет был сочинен даже садистский стишок: «Маленький мальчик доллар нашел, / Спрятал в карман и в „Березку“ пошел, / Долго папаша ходил в Комитет, / Деньги вернули, а мальчика – нет» [Иванова 2017: 210]. На деле было все же не так страшно. Один мемуарист описывает, как зашел в «Березку» с маленьким сыном, случайно нашедшим мелкую индийскую банкноту возле ленинградской интуристовской гостиницы «Прибалтийская». Швейцар и милиционеры тут же потребовали покинуть помещение, а увидев валюту, стали еще и угрожать наказанием за ее незаконное хранение. Неудачливым покупателям пришлось ретироваться, благо «добрые» служители закона не настаивали на возбуждении