Бригадирша. Вот, матушка, как он о рождении своем говорить изволит.

Сын (к советнице). C’est l’homme le plus bourru, que je connais.[74]

Советница. Знаете ли вы, сударь, что грубость ваша к сыну вашему меня беспокоит?

Бригадир. А я, матушка, думал, что грубость его ко мне́ вас беспокоит.

Советница. Нимало. Я не могу терпеть пристрастия. Мериты[75] должны быть всегда респектованы: конечно, вы не видите достоинств в вашем сыне.

Бригадир. Не вижу, да скажите же вы мне, какие достоинства вы в нем видите?

Советница. Да разве вы не знаете, что он был в Париже?

Бригадирша. Только ль, матушка, что в Париже он был! Еще во Франции. Шутка ль это!

Бригадир. Жена, не полно ль тебе врать?

Бригадирша. Вот, батюшка, правды не говори тебе.

Бригадир. Говори, да не ври.

Советница (к бригадиру). Вы, конечно, не слыхивали, как он был в Париже принят.

Бригадир. Он этого сказать мне до сих пор еще не смел, матушка.

Советница. Скажи лучше, что не хотел; а ежели я вас, monsieur, попрошу теперь, чтоб вы о своем вояже что-нибудь поговорили, согласитесь ли вы меня контактировать?[76]

Сын. De tout mon coeur, madame;[77] только в присутствии батюшки мне неспособно исполнить вашу волю. Он зашумит, помешает, остановит…

Советница. Он для меня этого, конечно, не сделает.

Бригадир. Для вас, а не для кого больше на свете, я молчать соглашаюсь, и то, пока мочь будет. Говори, Иван.

Сын. С чего ж начать? Par où commencer?[78]

Советница. Начните с того, чем вам Париж понравился и чем вы, monsieur, понравились Парижу.

Сын. Париж понравился мне, во-первых, тем, что всякий отличается в нем своими достоинствами.

Бригадир. Постой, постой, Иван! Ежели это правда, то как же ты понравился Парижу?

Советница. Вы обещали, сударь, не мешать ему. По крайней мере, вы должны учтивостию дамам, которые хотят слушать его, а не вас.

Бригадир. Я виноват, матушка, и для вас, а не для кого более, молчать буду.

Советница (к Сыну). Продолжайте, monsieur, continuez.[79]

Сын. В Париже все почитали меня так, как я заслуживаю. Куда бы я ни приходил, везде или я один говорил, или все обо мне говорили. Все моим разговором восхищались. Где меня ни видали, везде у всех радость являлася на лицах, и часто, не могши ее скрыть, декларировали ее таким чрезвычайным смехом, который прямо показывал, что они обо мне думают.

Советница (бригадиру). Не должны ли вы прийти в восхищение? Я, ничем не будучи обязана, я от слов его в восторге.

Бригадирша (плача). Я без ума от радости. Бог привел на старости видеть Иванушку с таким разумом.

Советница (бригадиру). Что ж вы ничего не говорите?

Бригадир. Я, матушка, боюся вас прогневать, а без того бы я, конечно, или засмеялся, или заплакал.

Советница. Continuez, душа моя.

Сын. Во Франции люди совсем не таковы, как вы, то есть не русские.

Советница. Смотри, радость моя, я там не была; однако я о Франции получила уже от тебя изрядную идею. Не правда ли, что во Франции живут по большей части французы?

Сын (с восторгом). Vous avez le don de dèviner.[80]

Бригадирша. Как же, Иванушка! Неужели там люди-то не такие, как мы все русские?

Сын. Не такие, как вы, а не как я.

Бригадирша. Для чего ж! Ведь и ты мое рождение.

Сын. N’importe![81] всякий, кто был в Париже, имеет уже право, говоря про русских, не включать себя в число тех, затем что он уже стал больше француз, нежели русский.

Советница. Скажи мне, жизнь моя: можно ль тем из наших, кто был в Париже, забыть совершенно то, что они русские?

Сын. Totalement[82]  нельзя. Это не такое несчастье, которое бы скоро в мыслях могло быть заглажено. Однако нельзя и того сказать, чтоб оно живо было в нашей памяти. Оно представляется нам, как сон, как illusion.[83]

Бригадир (к советнице). Матушка, позволь мне одно словцо на всё ему сказать.

Сын (к советнице). Cela m’excède, je me retire.[84] (Выходит.)

Бригадирша (к советнице). Что он, матушка, это выговорил? Не занемог ли Иванушка, что он так опрометью отсюда кинулся? Пойти посмотреть было.

Явление IV

Бригадир, Советница.

Советница. Вот что вы сделали. Вы лишили меня удовольствия слышать историю вашего сына и целого Парижа.

Бригадир. А я бы думал, что я избавил тебя от неудовольствия слушать дурачествы. Разве, матушка, тебе угодно шутить над моим сыном?

Советница. Разве вам, сударь, угодно шутить надо мною?

Бригадир. Над тобою! Боже меня избави. Я хочу, чтоб меня ту минуту аркибузировали,[85] в которую помышлю я о тебе худо.

Советница. Благодарствую, сударь, за вашу эстиму.[86]

Бригадир. Не за что, матушка.

Советница. Ваш сын, я вижу, страждет от ваших грубостей.

Бригадир. Теперь для вас ему спускаю; однако, рано или поздно я из него французский дух вышибу; я вижу, что он и вам уже скучен.

Советница. Вы ошиблись; перестаньте грубить вашему сыну. Ведаете ли вы, что я его словами восхищаюсь?

Бригадир. Какими?

Советница. Разве вы глухи? Разве вы бесчувственны были, когда он рассказывал о себе и о Париже?

Бригадир. Я бы хотел так быть на этот раз, матушка, я вижу, что вы теперь шутить изволите; рассказы его — пустошь. Он хотя и мой сын, однако таить нечего; где он был? в каких походах? на которой акции? А ежели ты охотница слушать и впрямь что-нибудь приятное, то прикажи мне, я тебе в один миг расскажу, как мы турков наповал положили, я не жалел басурманской крови. И сколь тогда ни шумно было, однако всё не так опасно, как теперь.

Советница. Как теперь? Что это такое?

Бригадир. Это то, о чем я, матушка, с тобой давно уже поговорить хотел, да проклятый сын мой с безделками своими мешал мне всякий раз: и ежели тебе угодно, то я его завтра же за это без живота сделаю.

Советница. За что, сударь, хотите вы его так изувечить?

Бригадир. За то, что, может быть, без него я давно бы тебе сказал мой секрет и взял бы от тебя ответ.

Советница. Какой секрет? Какой ответ?

Бригадир. Я чинов не люблю, я