В машине повисает вполне ожидаемая пауза. Я готова к чему угодно: к тому, что Ярослав начнет все громко отрицать, к тому, что он разозлится, к тому, что вообще остановит машину и никуда меня не повезет, но он внезапно пожимает плечами:

– Ну прости. Но вообще, когда подслушиваешь чужие разговоры, надо быть готовой к тому, что можно услышать про себя не самые приятные вещи. Эти слова не были предназначены тебе.

– Но они были про меня! А говорить в глаза одно, а за спиной другое – это лицемерие.

– Это жизнь, Нюта. Нормальная взрослая жизнь.

Я молчу и смотрю в окно.

А что тут скажешь? Я думала, ему хоть неловко будет, а он вообще не видит никакой проблемы в том, что тогда говорил. Значит, и правда считает меня странной и некрасивой.

Ничего нового, Леля постоянно меня так называет, но почему именно сейчас так жутко обидно?

Неужели мне было бы легче, если бы он начал все отрицать и говорить, что я просто все не так поняла? Неужели мне зачем-то нужно, чтобы Ярослав – чужой жених, абсолютно неважный мне человек – думал обо мне хорошо?

Бред. Полный бред.

– Вот этот дом, – сухо замечаю я, видя, что мы уже подъезжаем к нужной улице. – Третий подъезд. И ждать меня не надо, я с тобой обратно все равно не поеду. Противно.

– Какие громкие слова, – иронично замечает Ярослав, тормозя у третьего подъезда. – Хочешь, еще раз извинюсь?

– Не хочу, – буркаю я, подхватываю сумку и папку с рисунками и выскакиваю из машины до того, как он успевает мне открыть дверь.

Квартира Георгия Исаевича встречает меня уже привычным запахом красок и старого одеколона. Я разуваюсь на коврике, связанном из разноцветных тряпичных полосок, и прохожу внутрь – в огромную, очень светлую комнату, где целых три окна со старыми рамами, но идеально прозрачными стеклами. Здесь очень пусто: только мольберты и стол, заваленный тряпками, палитрами, стаканами с кистями, карандашами и прочими рабочими принадлежностями. Островок хаоса в море абсолютного порядка.

Сам учитель ждет меня в комнате, в коридор он принципиально не выходит никого встречать, просто заранее открывает входную дверь – и все.

– Здравствуйте, Георгий Исаевич, – робко здороваюсь я.

– Добрый день, Левинская. Чем меня сегодня порадуешь?

Я открываю папку и достаю работы, а он хмурится и наклоняется, внимательно разглядывая мои рисунки. Седые волосы падают ему на лоб, он их отбрасывает нетерпеливым, каким-то мальчишеским жестом, совсем не вяжущимся с его возрастом и статусом.

– Где еще портреты? Я просил три, если мне память не изменяет.

– У меня не получилось, – признаюсь я. – Но зато есть лишний натюрморт.

Натюрморт Георгий Исаевич откладывает в сторону без особого интереса, но зато придирчиво рассматривает мой автопортрет.

– Мазня, – наконец выносит он вердикт.

У меня падает сердце. Еще ни за один портрет я не получала от учителя другой оценки. Всегда только эта – слово «мазня», сказанное презрительным тоном.

– Но почему? Здесь все хорошо по пропорциям, – пытаюсь возразить я. – А цветовое решение тут…

– Ты себя рисовала? – обрывает меня учитель.

– Да.

– Это не ты. Это какое-то дистрофичное страшилище, таким только детей пугать.

– Ну простите. Что в зеркале увидела, то и нарисовала, – бормочу я уязвленно.

Георгий Исаевич смотрит на меня с жалостливым высокомерием.

– Сегодня рисуешь меня. Набросок углем, схватывай только черты и характер.

– Простите, я, кажется… не брала уголь…

– Мой возьми, – он кивает на хрустальную вазочку, похожую на те, в которых подают конфеты. Только у него там лежит рисовальный уголь. – Вперед, Левинская. Времени мало.

Через сорок минут Георгий Исаевич рассматривает мой эскиз и опять кривит губы.

– Здесь нет характера, – выносит он вердикт. – Ты опять рисуешь кукол. Не людей.

– Но я вас так вижу, – пытаюсь оправдаться я.

– Ни хрена ты не видишь. И художник из тебя как из дерьма пуля, – резко отвечает он. – Ты даже не стараешься.

– Я стараюсь!

– Неправда.

После занятия я выползаю из квартиры преподавателя абсолютно раздавленной. Последний час мы разбирали портретную технику, Георгий Исаевич показывал мне, как он сам работает с углем, но сквозь это все сквозило его недовольство и раздражение.

Мазня, мазня, мазня…

Я никак не могу понять, что он от меня хочет. Хотя и честно пытаюсь.

Но ведь, когда я рисовала Ярослава, у меня получилось? Или мне это просто показалось?

Погруженная в свои мысли, я выхожу из подъезда и вздрагиваю от неожиданности, когда вижу стоящую на дороге ярко-синюю машину.

Он не уехал?

– А ты долго, – дружелюбно замечает Ярослав, распахивая водительскую дверь. – Ты всегда по два часа занимаешься? Я взял тебе кофе, но он уже остыл, наверное.

– Я не поеду с тобой обратно, – выпаливаю я, взбешенная его спокойным тоном. – Я же сказала! Я вызову себе такси!

Ярослав смотрит на меня с усмешкой, и в его глазах я вижу неприкрытый интерес. Опасный интерес, от которого внутри меня что-то екает. На солнце его растрепанные с тщательной небрежностью волосы отливают иссиня-черным, словно вороново крыло, и он сейчас настолько красив, насколько же и ужасен. Он буквально излучает силу, властность, самоуверенность и какую-то истинно мужскую безжалостность.

– Ты забавная, когда злишься, – тянет он. А потом скучающим голосом добавляет: – Вернешься обратно на такси, сдам тебя отцу. В машину садись. Быстро.

Мне ужасно хочется в него чем-нибудь бросить, но я делаю долгий выдох, сжимаю зубы и сажусь на заднее сиденье. В салоне пахнет не кожей и вишней, как до этого, а свежим кофе. А еще как будто цветами.

Мои предположения подтверждаются, когда мы выезжаем из двора, и Ярослав вдруг жестом фокусника берет с соседнего кресла букет и передает мне его, одной рукой продолжая рулить.

– Прими в качестве извинения, Нюта, – говорит он. – Будем считать тот случай досадным недоразумением. Окей?