Шрифт:
Закладка:
Армия фактически оказалась в состоянии перестройки. Возглавлявший ее 14 лет (с 1925 года) К.Е. Ворошилов был сменен С.К. Тимошенко. Основным же догматом последнего была переподготовка армии в условиях, максимально приближенных к боевой обстановке. Такой метод представляется мне принципиально правильным. Армейский быт был чрезвычайно суровым, режим — железным, занятия — предельно строгими. Многого не хватало, и прежде всего — высококвалифицированных командиров. Техника поступала с большим запозданием и далеко не всегда соответствовала необходимым стандартам. Танки типа БТ-7 и Т-28, броневики Т-10 (с наименованиями я могу ошибаться, ведь минуло уже почти 70 лет) явно устарели, о знаменитом Т-34 мы еще не слышали, о КВ слышали, но не видели: он оставался на положении былинного богатыря. Боевые мотоциклы (я служил в мотоциклетном полку) так и не были получены вплоть до начала войны (об Иж-8 и Иж-9 лучше не вспоминать). Но при всех этих недостатках делалось все возможное для подготовки и корпуса в целом, и нас, новобранцев. Занятия шли буквально от зари до зари. Проводились далекие, многодневные походы с маневрами и отработкой основных тактических действий как оборонительных, так и наступательных, разбирались и оценивались конкретные операции советско-финляндской войны. Техники не хватало, но ту, что была, знали назубок и использовали все более умело. Слаба была техническая подготовка средних и особенно младших командиров — для них проводились специальные занятия, причем привлекались и мы, вчерашние десятиклассники, имевшие «на гражданке» дело с соответствующей техникой в автошколах, мотошколах и т. п. Помню, как пытались добывать необходимые учебные пособия, что в условиях Пскова было подлинной проблемой, всячески поощряли преподавателей, выделяя им часы для занятий за счет всеподавляющей шагистики, отмечая их благодарностями в приказах. Даже ввели зафиксированные в официальном расписании занятия по военной истории России, начинавшиеся с походов Святослава и кончавшиеся временем А.А. Брусилова. Автор этих строк принимал участие в этих занятиях и даже получил благодарность и освобождение от мытья полов в казарме.
Псков. 20 июня, 1941 год. До начала войны 2 дня.
Вид на р. Великую и Псковский Кремль.
Свято-Троицкий кафедральный собор.
Гремячья Башня Псковского Кремля
Псково-Печерский монастырь. Звонница ХVI в.
Я бы очень не хотел, чтобы эти предельно краткие заметки воспринимались как прокламирование чуть ли не сусального благополучия в пределах одной воинской части. Целый ряд трудностей, касающихся как техники, так и кадров, подсеченных последовательными волнами беспощадных и преступных репрессий, а также и общего развития военного потенциала хорошо известны, и лишь малая доля их отмечена выше. Но я пытался показать, что горькие уроки войны с Финляндией (в которой мое подразделение принимало активное и трагическое участие) вызвали у нового военного руководства определенную реакцию, своего рода «перестройку», к сожалению, лишь начатую, но представляющуюся мне совершенно закономерной и перспективной. К сожалению, повторяю, она лишь началась. Одно время появилось выражение «Тимошенковская казарма». Оно представляется мне отнюдь не однозначным. В этой казарме я проходил службу и рад, что было именно так.
И добавлю к этому еще один немаловажный штрих. В то предельно напряженное, предгрозовое время мы понятия не имели о дедовщине. За весь период службы — ни до войны, ни на фронте — я просто не слышал этого слова. Если бы кто-то был замечен в чем-то подобном, я бы ему не позавидовал. Эта злокачественная опухоль зародилась и развилась значительно позже, в иных социальных условиях, и борьба с ней должна быть решительной и беспощадной. Она угрожает не только боеспособности армии, но и состоянию общества в целом.
В противоположность этому пороку в наше предвоенное время были развиты взаимопомощь и взаимовыручка, сыгравшие далеко не последнюю роль в неумолимо накатывающейся Великой Отечественной войне, в которой роль человеческого фактора по значению ничуть не уступала ни технике, ни стратегии.
...Ранним утром 22 июня 1941 года полк был поднят по тревоге. Короткое слово «война» прозвучало сразу же в нескольких инстанциях. Я не помню никакого общего приказа и вообще ничего парадного. Звучали отдельные приказы и деловые указания. Очень скоро началась раздача боекомплектов и смена учебных противогазов на боевые. Почти не было слышно разговоров. Танковый парк находился за городом, и очень скорое начало движения бронетехники определялось лишь по отдаленному реву моторов.
Мотоциклетный полк находился в лагерях, и мне было поручено доставить туда портфель с документами, что я и выполнил. При этом пришлось пересечь весь город. Было спокойно; сознание случившейся ночью тотальной катастрофы еще не овладело людьми. Отдельные группы их стояли у щитов с экстренными выпусками газет, большей частью люди молчали. Возвращаясь из активно свертывающегося лагеря, я тоже остановился у газеты. Передовица ее начиналась с изображения танка и кончалась словами: «Ну что же, поборемся!». Насколько помню, это была «Правда».
В штабе получил новое поручение, вновь выехал за город, но уже верхом: мотоцикл у меня конфисковали. Возвращался уже следующим утром и вблизи города впервые увидел немецкие самолеты, шедшие на небольшой высоте, но отогнанные зенитным огнем. По-моему, я даже удостоился индивидуального обстрела с одного из них.
На другой день мы покинули Псков, и начались длительные перемещения, о маршруте которых мне трудно судить. Доступная мне информация была весьма ограниченной. Числился я курсантом училища среднего комсостава запаса при названном уже корпусе. Фактически вначале был рядовым, потом помощником командира взвода, очень недолго башенным стрелком танка, далее танкистом лишь числился, зубами держался за черные петлицы и кирзовую форму, а воевал в пехоте: танков не хватало, сохранялись лишь танковые наименования частей. Информацией нас не баловали. Конкретные пункты вспоминаю с трудом, и оказываются они очень разбросанными. Первой помню Гатчину, оттуда вернули нас в район Острова, Пскова и Порхова, где начались уже для нас регулярные бои, далее — Старая Русса, Шимск, Ильмень, Юрьев монастырь... А далее — уже Великий Новгород — легенда русской истории, в значительной мере ее героический символ. Очень горько писать мне эти строки. Еще горше было понять, что же происходит? Такой
