– Принцесса, я не понимаю…

– Это я ничего не могу понять, Филипп. – Его имя она произнесла с таким чувственным придыханием, что у рыцаря закружилась голова от нахлынувших чувств. – Вы такой странный сегодня… – она часто заморгала своими длинными и пушистыми ресницами. – У вас что-то стряслось?..

Филипп обомлел. Ее нежный и искренний голос, словно освежающий ручеек проникал к нему в сердце.

– Простите, Констанс… – он упал на одно колено перед ней и прикоснулся губами к ее маленькой ручке. – Простите мне мою неловкость…

Она растерянно посмотрела по сторонам, в окно, улыбнулась и быстро коснулась пальцами до его волос, отдернула руку.

– Вы прямо какой-то странный сегодня. Вас, надеюсь, не мой батюшка обидел?..

– Нет-нет, что вы… – он опустил глаза, боясь, что она сможет прочесть в них его ложь. – Нисколько. Я уезжаю…

Она побледнела, ойкнула и, прикрыв губы рукой, часто-часто заморгала глазами, пытаясь сдержать набегающие слезы.

– Как же так… – ее голос дрожал, каждый звук трепетно и нежно касался души и сердца рыцаря, заставляя его замирать и биться учащенно, отдаваясь колокольным набатом к голове. – Вы только-только вернулись домой… – она резко отвернулась от него и украдкой вытерла слезы. – Вы! Вы… – она снова повернулась – ее лицо раскраснелось, щеки пылали, а большие прелестные глаза были полны слез, – вы неотесанный мужлан! Чурбан бессердечный! Вот вы кто! Так же нельзя…

Она инстинктивно припала к его груди. Филипп онемел от неожиданности. Он не находил слов в свое оправдание, только шумно сопел, выпуская воздух ноздрями.

Принцесса Констанс вскинула голову и тихо прошептала:

– Не надо. Не уезжай…

Он напрягся, собирая все силы в кулак и пытаясь трезво и реально смотреть на мир, жестокость, бессердечие и цинизм которого окружали рыцаря со всех сторон, вздохнул и ответил:

– Констанс, я вынужден уехать…

– Бессердечный чурбан… – она фыркнула и, надув обиженно губки, отстранилась от него, сделала шаг в сторону, но снова развернулась и, умоляюще глядя ему в глаза, тихо сказала. – Придите сегодня ко мне вечером. Я имею обыкновение прогуливаться перед сном в саду, что с тыльной стороны дворца. Надеюсь, ваше путешествие может обождать до утра завтрашнего дня?..

– Да… – он поклонился и пошел по коридору…

Когда он вышел из комнаты короля, Людовик раздраженно посмотрел на Сугерия, топнул ногой и произнес:

– Вот, скажи мне на милость, что мне делать с такими вот вассалами, упертыми и настырными! Клятвы им, понимаешь, надо исполнять!..

Сугерий отвел глаза и виноватым голосом ответил:

– Сир, на мой взгляд, мальчик слишком уж близко к сердцу принял смерть молодого Гильома. Сами себя вспомните…

Король усмехнулся и ответил, глядя в окно:

– Ты говори-говори, да не заговаривайся! Одно дело – помазанник Божий, а другое дело – рыцарь, чей отец был моим сервом!..

Аббат кашлянул в кулак, потер нос и, хмурясь, сказал:

– Луи, не надо так жестоко говорить о тех людях, кто верой и правдой служил вам и короне Франции. Во всем, что случилось с его отцом, да и с молодым Филиппом, виноваты мы оба…

– И, все-таки, жаль парня… – уже мягче произнес король. Он повернул голову, изобразил на своем лице разочарование, и, глядя в глаза Сугерию, прибавил. – Лишь бы он в дурь окончательно не впал. Пусть убирается в крестовый поход к чертовой матери!..

Сугерий перекрестился:

– Луи, вам, случаем, не жаль еще одну переломанную и исковерканную душу?..

Людовик подпер рукой подбородок, задумался и ответил:

– Нет, если это касается дела короны Франции. Я буду делать все, лишь бы Нормандия оказалась под моим скипетром …

Сугерий встал, поклонился и ответил:

– Господь вам судья, ваше величество.

Людовик сделался мрачнее тучи, побагровел и, сверкнув глазами, сказал:

– Перед творцом я, как-нибудь, отвечу. Надеюсь, что мои потомки поймут меня… – он замялся и, подумав, добавил, – когда-нибудь.

– Тогда, с вашего позволения, я осмелюсь вас спросить…

Людовик выдохнул, почесал затылок:

– Спрашивай… – он поднял глаза и уставился в потолок.

– Ваша дочь Констанс, насколько я могу судить, влюблена в молодого де Леви. – Людовик усмехнулся в ответ. Сугерий сделался предельно серьезным, неотрывно посмотрел в глаза королю и продолжил. – Вы же, насколько мне не изменяет память, сами как-то обмолвились о помолвке…

– Что?! – Людовик покраснел и надул щеки. – Ты, часом, не сошел ли с ума?! Моя дочь?! За какого-то там мелкопоместного рыцаря?!..

– Но ведь вы сами привели в пример покойного Ангеррана де Шомона, за сына которого вы выдали свою незаконнорожденную дочь Изабель…

– Ха! – Оскалился король. – Подумаешь! Выдал бастрадку за дурачка, папаша которого с радости так накуролесил в Нормандии, что о нем до сих пор там без дрожи и не вспоминают!..

Сугерий закрыл рукой рот и удивленно посмотрел на Людовика. Таким безжалостным, черствым и бессердечным он его еще ни разу в жизни не видел.

– Да… – произнес аббат, – время, все-таки, удивительная штука…

– Это ты о чем, Сугерий? – Король поднял вверх брови. – Что-то ты загадочно поешь…

– Это так, пустое, сир… – Сугерий испугался, как бы король не перенес всю свою злость на него, встал, суетливо стал поправлять складки на сутане, опустил глаза и прошамкал. – Пойду я, пожалуй, надо еще казначею распоряжения передать…

– Вот-вот, ступай от греха подальше. – Людовик широко расставил ноги и исподлобья посмотрел на него…

Вечером того же дня Филипп сидел в маленькой комнатке дворца и упаковывал свои пожитки по небольшим кожаным дорожным мешкам. Он разделил пять тысяч ливров серебром на две части, сложил их в крепкие кожаные мешочки, которые засунул в дорожные котомки с вещами.

Наступал тихий и теплый осенний вечер. Нежные и приятные дуновения ветерка приятно щекотали волосы на затылке. Филипп взял в руки сложенную рубаху и, улыбнулся, вспомнив о матери. Он отчетливо представил ее сидящей возле камина за вышиванием. Глаза скользнули по вышитому воротнику рубахи. «Да, это ее руки… – он грустно вздохнул, перекрестился, и, засунув рубаху в мешок, стал затягивать крепкие кожаные ремешки. – Господи, надеюсь, она сейчас подле тебя…»

В это время в комнату шумно вошел, вернее сказать – вбежал Матье де Бомон, его старый приятель и, по совместительству, сосед. Юноша был ужасно возбужден.

Матье подбежал к Филиппу, плюхнулся рядом с ним на кровать и спросил:

– Это правда?..

– Что? – Филипп поднял глаза и посмотрел на друга.

Матье надул щеки, шумно выпустил воздух и произнес:

– То, что ты уматываешь в какой-то там крестовый поход?!

– А-а-а, ты об этом… – с явной неохотой ответил де Леви. – Да, такова цена, которую я должен заплатить…

Матье