Шрифт:
Закладка:
– Неплохо, – сказал я, —
но ты еще не нашел себя.
Скоро ты будешь писать лучше.
– Пойдем к Делии! – сказал Альбий,
и мы побрели по темным улицам Рима,
шатаясь
и ругая раба
за то, что факел у него нещадно дымил.
– Хороши! – сказала Делия,
встретив нас на пороге.
– Нет, ты лучше послушай! – сказал Альбий. —
«Паллы шафранный поток, льющийся к дивным стопам,
Тирского пурпура кровь и флейты напев беспечальный».
– Недурно, – сказала Делия, —
но, пожалуй, слишком красиво.
Раньше ты писал лучше.
В ту ночь у Делии
мы еще долго пили хиосское,
хотя я не очень люблю сладкие вина.
Под утро Альбий заснул как убитый.
– Ох уж эти мне поэты! – сказала Делия.
– Брось! – сказал я. —
Разве это не прекрасно:
«Паллы шафранные складки, льнущие к милым коленям,
Пурпура тусклое пламя и флейты томительный голос!»?
Чакона Баха
Я еще не слышал чакону Баха,
и нет мне покоя.
Сижу в сквере на скамейке,
и какая-то бабка в валенках
говорит мне сокрушенно:
– Касатик,
ты еще не слыхал
гениальную чакону Баха,
это же великий грех!
Подхожу к пивному ларьку,
встаю в очередь,
и вся очередь возмущается:
– Этот тип
не слышал
грандиозную чакону Баха!
Не давать ему пива!
Выхожу к заливу,
сажусь на парапет,
и чайки кружатся надо мной, крича:
– Неужели он и впрямь не слышал
эту удивительную чакону Баха?
Стыд-то какой!
И тут ко мне подбегает
совсем крошечная девочка.
– Не плачьте, дяденька! —
говорит она. —
Я еще тоже не слышала
эту потрясающую чакону Баха.
Правда, мама говорит,
что я от этого плохо расту.
Сизиф
Сажусь в метро
и еду в подземное царство
в гости к Сизифу.
Проезжаем какую-то мутную речку —
вроде бы Ахеронт.
У берега стоит лодка —
вроде бы Харона.
В лодке бородатый старик —
вроде бы сам Харон.
На следующей остановке
я выхожу.
Сизиф, как и прежде,
возится со своей скалой,
и грязный пот
течет по его усталому лицу.
– Давай вытру! – говорю я.
– Да ладно уж, – говорит Сизиф, —
жалко платок пачкать.
– Давай помогу! – говорю я.
– Да не стоит, – говорит Сизиф, —
я уже привык.
– Давай покурим! – говорю я.
– Да не могу я, – говорит Сизиф, —
работы много.
– Чудак ты, Сизиф! – говорю я, —
Работа не волк,
в лес не убежит.
– Да отстань ты! – говорит Сизиф. —
Чего пристал?
– Дурак ты, Сизиф! – говорю я. —
Дураков работа любит!
– Катись отсюда! – говорит Сизиф.
Катись, пока цел!
Обиженный,
сажусь в метро
и уезжаю из подземного царства.
Снова проезжаем Ахеронт.
Лодка плывет посреди реки.
В лодке полно народу.
Харон стоит на корме
и гребет веслом.
В музее
У богоматери
было очень усталое лицо.
– Мария, – сказал я, —
отдохните немного.
Я подержу ребенка.
Она благодарно улыбнулась
и согласилась.
Младенец
и впрямь был нелегкий.
Он обхватил мою шею ручонкой
и сидел спокойно.
Подбежала служительница музея
и закричала,
что я испортил икону.
Глупая женщина.
Волшебница
Шел медленный крупный снег.
Я ждал долго
и совсем окоченел.
Она пришла веселая
в легком летнем платье
и в босоножках.
– С ума сошла! – закричал я. —
Снег же идет! —
Она подставила руку снежинкам,
они садились на ладонь
и не таяли.
– Ты что-то путаешь, —
сказала она, —
по-моему, это тополиный пух. —
Я пригляделся, и правда —
тополиный пух!
– Ты просто волшебница! —
сказал я.
– Ты просто ошибся! —
сказала она.
Весенние стихи
* * *
Помимо всего остального
существует весна.
Если поглядеть на нее,
то можно подумать,
что она спортсменка —
она худощава,
длиннонога
и, судя по всему,
вынослива.
Если поговорить с ней,
то можно убедиться,
что она неглупа —
она никому
не верит на слово
и обо всем
имеет свое мнение.
Если же последить за нею,
то можно заметить,
что у нее мужские повадки —
она охотница
и любит густые дикие леса,
где отощавшие за зиму медведи
пожирают сладкую прошлогоднюю клюкву.
Она приходит
под барабанный бой капелей,
и тотчас
весь лед на Неве
становится дыбом,
и тотчас
все девчонки выбегают на улицу
и начинают играть в «классы»,
и тотчас
происходит множество прочих
важных
весенних событий.
Поэтому весна
необычайно популярна.
* * *
В начале весны
появляется неодолимая потребность
бедокурить:
щекотать
гранитных львов,
дразнить
гипсовых грифонов,
пугать
мраморных лошадей
и дергать за ногу
бронзового графа Орлова,
восседающего у ног
бронзовой Екатерины Второй.
В начале весны
возникает намеренье жить вечно.
Но как осуществить
это безумное намеренье?
Спросил гранитных львов —
они не знают.
Спросил гипсовых грифонов —
они тоже не знают.
Спросил мраморных лошадей —
и они не знают.
Спросил бронзового графа —
он и понятия об этом не имеет.
* * *
Я говорил ей:
не мешайте мне,
я занят важным делом,
я влюбляюсь.
Я говорил ей:
не отвлекайте меня,
мне нужно сосредоточиться —
я же влюбляюсь.
Я говорил ей:
подождите немного,
мне некогда,
я же влюбляюсь в вас!
Мне надо здорово
в вас влюбиться.
– Ну и как? – спрашивала она. —
Получается?
– Ничего, – отвечал я, —
все идет как по маслу.
– Ну что? – спрашивала она. —
Уже скоро?
– Да, да! – отвечал я. —
Только не торопите меня.
– Ну скорее же, скорее! – просила она. —
Мне надоело ждать!
– Потерпите еще немножко, – говорил я, —
куда вам спешить?
– Но почему же так долго? – возмущалась она. —
Так ужасно долго!
– Потому что это навсегда, – говорил я, —
потому что это навеки.
– Ну, теперь-то уже готово? – спрашивала она. —
Сколько можно тянуть?
– Да, уже готово, – сказал я
и поглядел на нее
влюбленными глазами.
– Не глядите на меня так! – сказала она. —
Вы что,
с ума сошли?
Целый день
Я решил тебя разлюбить.
Зачем, думаю,
мне любить-то тебя,
далекую —
ты где-то там,
а я тут.
Зачем, думаю,
мне сохнуть по тебе —
ты там с кем-то,
а я тут без тебя.
К чему, думаю,
мне мучиться —
разлюблю-ка я тебя,
и дело с концом.
И я тебя разлюбил.
