пение помогло несколько разрядить атмосферу, и Оппи рассчитывал, что его реплика еще облегчит настроение. Он дернул головой, указывая Хокону на дверь, и они вошли в просторную кухню, где аппетитно пахло доходившим в духовке молочным поросенком. За ними закрылась тяжелая деревянная дверь.

– Нам будет не хватать тебя, – сказал Хокон, взглянув на Оппи, который ставил на стол поднос с бокалами. Посуду Китти и Барб было легко узнать по ярко-красным следам от губной помады. – Беркли без тебя станет другим.

В морозильнике у Оппи стоял наготове второй комплект конических бокалов на длинных ножках. Он вынул их и своим фирменным движением погрузил каждый вверх ногами в неглубокий поддон, наполненный соком лайма и медом, как будто вырезал печенье из тонкого теста. При этом он чувствовал на себе взгляд Хокона, наблюдавшего за работой мастера.

– Имеешь хоть какое-то представление о том, куда поедешь? – спросил Хокон.

Оппи поставил бокалы на стол, налил в шейкер джина «Черный медведь» и ловким отработанным движением руки плеснул туда вермута. Он задумался на несколько секунд, что же ответить на это. Сначала ему захотелось сказать: «В места, где воздух суше даже моего мартини», но от этой неплохой остроты пришлось отказаться во имя секретности. Странное понятие, к которому непросто привыкнуть, и вообще, если не доверять Хоку, своему ближайшему другу, то кому же тогда?

– Прости, – сказал он, приветливо улыбнувшись, – у меня печать на губах.

Хокон тоже улыбнулся и кивнул на бутылку водки, стоявшую около раковины.

– Вижу, настоящая русская. Слава богу, мы воюем не с ними.

– Ха! – отозвался Оппи, ловко манипулируя шейкером.

– Раз уж заговорили о русских… Роберт, ты знаком с Джорджем Элтентоном?

Элтентон был инженером-химиком и работал в «Шелл девелопмент». Неужели Хокон намекает на коммунистические пристрастия Элтентона? Да нет, не похоже на него; Хок не более красный, чем все остальные.

– Не то чтобы коротко, – ответил Оппи, разливая крепкую смесь по бокалам. – Но он бывал у меня в доме. Он состоит в ФАИХТ – Федерации архитекторов, инженеров, химиков и техников, – и у нас с ним была здесь встреча. Я тогда пытался уговорить молодежь из Радиационной лаборатории вступить в Американскую ассоциацию научных работников.

– Хороший профсоюзный деятель, – сказал Хокон, одобрительно кивнув; Оппи не мог сообразить, кого он имел в виду: Элтентона или его самого.

– Впрочем, дальше этого не пошло, – продолжал Оппи. – Кстати, Лоуренс рвал и метал, узнав об этом. Требовал, чтобы я перечислил ему всех, кто был на этой встрече. Я, конечно, отказался.

– Похвально, – одобрил Хокон. – Как бы там ни было, я рад, что ты знаком с Джорджем. Мы с ним вращаемся в одних и тех же кругах. – Оппи знал, что друг имеет в виду Коммунистическую партию. – А он имел разговор с одним парнем из советского консульства в Сан-Франциско.

– И что? – спросил Оппи, разрезая оливки.

– Ну, мы же сейчас на одной стороне, и Советы – нет, одной достаточно – так вот, Советы, наверное, как-то пронюхали, чем вы занимаетесь у себя в университете. Ты никогда ничего не рассказывал, но, похоже, чем-то очень важным.

Оппи промолчал.

– И вот Джордж подумал, что, знаешь ли, в духе открытости… раз ты на стороне справедливости… если ты сочтешь это нужным… в общем, любая техническая информация, которая поступала бы к нему, очень незаметно попадала бы к вашим научным коллегам в России.

Настенные часы отстукивали секунды.

– Это же измена, – сказал Оппи, стараясь сохранить ровный тон.

– Конечно, конечно, – ответил Шевалье. – Я просто подумал, что тебе следует знать об этом.

– Я не желаю иметь к этому никакого касательства.

Хокон кивнул и взял один из бокалов.

– Как всегда, великолепно, – сказал он, сделав маленький глоток.

* * *

В мае 1943 года Оппи, Китти и их сын Питер, только-только переваливший устрашающий рубеж двух лет, прибыли в место, которое все именовали по-разному: Пункт Y, Холм, Mesa, Гора или, из-за того, что новый поселок окружали тополевые рощи, Лос-Аламос[9]. Оппи неплохо знал эту область на севере штата Нью-Мексико. В 1922 году, восемнадцатилетним мальчишкой, он провел здесь лето, чтобы укрепить здоровье после продолжительной череды болезней, перед запланированным на осень поступлением в Гарвард. Тогда он научился ездить верхом и крепко влюбился в эти суровые, необжитые места.

Еще раз он побывал здесь летом 1928 года с младшим братом Фрэнком. Тогда они сняли уединенную хижину, построенную из располовиненных бревен, скрепленных между собой саманной массой; Роберт продолжал снимать ее по сей день. Осматривая домик в первый раз, он почему-то воскликнул: «Хот-дог!» – и с тех пор он так и именовался испанским переводом названия этого блюда: Perro Caliente.

Так что, занявшись вместе с Лесли Гровзом и еще несколькими чиновниками подбором места для секретной лаборатории по разработке атомной бомбы, Оппи привез их туда, и генерал почти сразу согласился, что это место как нельзя лучше подходит для их целей: здание частной сельской школы-интерната для мальчиков, расположенное на плато Пахарито протяженностью в две мили на высоте 7300 футов[10] над уровнем моря. Гровз завладел этой территорией по праву принудительного отчуждения частной собственности, и Оппи сразу выбрал для своей семьи дом, который прежде занимал хозяин школы, – один из шести выстроившихся вдоль улочки, получившей название Бастьюб-роу[11] (потому что в этих домах имелись ванны). Вскоре начали строить новое жилье – жалкие лачуги (ведь предполагалось, что они будут нужны только до окончания войны), в которых были только душевые.

Генерал Гровз мог бы забронировать один из домиков на Бастьюб-роу для себя, но он не мог подолгу оставаться на Горе – его служебный кабинет находился в вашингтонском Военном доме[12]. Но он присутствовал там в тот день, когда Оппенгеймер занял свой саманный особнячок и одобрил этот выбор.

– Отлично, – сказал он. – Я и сам с удовольствием поселился бы в нем. – Потом генерал сделал паузу, что ему было вовсе не свойственно, и продолжил: – У меня для вас небольшой подарок к будущему новоселью. – Он вручил Оппенгеймеру маленькую, меньше дюйма, жестяную коробочку.

– Неужели нюхательный табак? – удивился Оппи. – Генерал, я…

– Нет, не табак. – И Гровз издал странный звук, который, как решил Оппи, должен был означать смешок. – Для того чтобы нюхать годится, но… – Он ткнул пальцем в коробочку. – Откройте.

Оппи подцепил кромку ногтем, откинул крышку и увидел маленькую коричневую овальную капсулу, лежащую в гнезде на мягкой подстилке.

– Цианистый калий, – пояснил Гровз. – Вам придется постоянно носить ее с собою до самого конца войны. И, предваряя ваш вопрос: да, у меня тоже есть такая. – Он похлопал себя по карману. – Как и у всех высших руководителей.

– Помилуйте, генерал, вам не кажется, что это несколько мелодраматично?

– А почему,