Трупов в траншее полно – и наших, и германцев. В одной из стрелковых ячеек сидел раненый немец, прижимал руки к животу. Мундир и живот разодраны – то ли осколком снаряда, то ли штыком, либо тесаком, которые выдавались артиллерийским расчетам. Немец еще был в сознании, но явно не жилец, из раны обширной кишки вылезли, раненый их рукой придерживал. А руки в грязи, в земле. Добил его Матвей выстрелом в голову, чтобы не мучился. Никакая медицинская помощь раненого не спасет, да и где он, госпиталь? Можно сказать – милосердие проявил. Наши солдаты в траншее есть, но мало, один на десять-пятнадцать метров. Очень жиденькая оборона. Фактически вместо роты – взвод, если по численности смотреть. И всего два офицера – прапорщик и подпрапорщик. Матвей прапорщика попросил послать солдата в тыл, в полк, с просьбой о подмоге – людьми, боеприпасами. Иначе захваченную с трудом, с потерями, траншею немецкую не отстоять. Немцы подтянут из тылов резервы и отобьют потерянные позиции, если не вечером, так утром.

До сумерек немцы атак не предпринимали. Все же потери их велики. А к полуночи в захваченную траншею пришел полнокровный батальон, прямо с марша. И солдаты, и офицеры необстрелянные, пороха не нюхавшие. К Матвею, как старшему, подполковник подошел, поприветствовал.

– Вы комбат, ротмистр?

– Никак нет, господин полковник. Из столицы в командировку направлен, а попал в переплет. Так вышло – командовал остатками батальона.

В армии было принято подполковника называть полковник, считалось хорошим тоном, знаком уважения. Точно так же с подпрапорщиком, его именовали прапорщиком.

Так что официальной передачи батальона с передачей имущества, вооружения, боеспособных солдат, находившихся на излечении, находившихся на гауптвахтах и прочая не получилось. Матвей батальон не принимал, не расписывался в акте и сдавать не собирался. Однако с обстановкой подполковника ознакомил – два трофейных пулемета с запасом патронов показал, пояснил, где немцы и какова предположительная численность.

– Полагаю – ждите утром атаки. Желаю удержать позиции. Честь имею.

Козырнул, выбрался из траншеи и зашагал через бывшее нейтральное поле. Уже через двое суток приехал в столицу. Первым делом в Охранное отделение, доложил, что допросить свидетеля не удалось, началось наступление германцев и подполковник погиб.

– Сдай отчет и двое суток отдыха.

– Есть!

На свою квартиру заходить не стал, сразу поехал на дачу. Там родители, там жена. А в квартире пусто, даже еды нет. На даче дровяная водогрейная колонка, можно ванну принять. Именно помыться хотелось больше всего, а еще поесть и спать. В реальных боевых действиях Матвей участвовал первый раз. Стрелять в людей приходилось и раньше, тех же боевиков. Но это была перестрелка из личного оружия – револьверов, пистолетов. А в сражении и под артиллерийский огонь попал и сам не один десяток германцев из пулемета положил. Было все же чувство морального удовлетворения, тоже внес свой вклад, пусть и небольшой, в кровопролитную войну. Батальону помог не только позиции удержать, но и немецкую траншею контратакой взять. Даже некоторая гордость была, полученные в военном училище знания не пропали даром, пригодились.

Поезда пришлось ждать два часа. Да и то повезло, по случаю войны расписание пассажирских и пригородных поездов не соблюдалось. А ведь до войны по отправлению или прибытию поезда можно было часы проверять.

И пассажиров в вагоне немного, большей частью в военной форме. Сошел, и чем ближе к даче подходил, тем шаг ускорял.

Домашние сидели в кухне-столовой на первом этаже, ужинали. Чай пили из самовара, вприкуску с кусочками пиленого сахара и кусочками хлеба. Нет ни баранок, ни ситного хлеба, ни конфет – как прежде.

Увидев Матвея на пороге, все вскинулись. Жена Александра кинулась обнимать, мама стала доставать чашку, блюдце, ложечку. Отец осмотрел сына внимательно. Не ранен ли, не хромает?

– Мой руки, сын, поснидаем. Не ожидали тебя в такую пору. Так вроде и не выходной?

– Начальство дало два дня отдыха. Помыться бы мне.

– Сейчас колонку затоплю. Чайку отопьешь. Или покрепче желаешь?

– Не хочу.

Мама расстаралась, вытащила варенье из запасов, масленку с деревенским маслом. Матвей на даче не был больше месяца, как-то бросилось в глаза, насколько постарели родители. Отец совсем седой, у мамы морщинок прибавилось. На себя подосадовал – мало времени родителям уделял. Все набегами, все дела. А жизнь проходит. Да и жена его вниманием обделена. Отец, тот понимает – служба такая. А женщинам как объяснить? То террористы, то война. Жить-то по-человечески когда? Впрочем, сам избрал дорогу. Служить царю и отечеству – что может быть полезнее и нужнее?

Попили чай, поговорили неспешно. Родители об обстановке в столице расспрашивали, о положении на фронтах. Газеты на дачи доходили редко, чаще пользовались слухами. Приехал кто-нибудь из Петрограда, привез новости, поделился.

Матвей на карте отцу показал, где ныне линия фронта проходит. Об участии в бое благоразумно умолчал, зачем беспокоить отца?

Когда вода в бойлере согрелась, в ванну залез. Наслаждение какое! Тер себя мочалкой докрасна. Было ощущение, что не только пыль и пот смывает, но и воспоминания не самые приятные. Все же война – грязное дело. Политиков бы в вагоны, да на передовую, глядишь – и войн поубавилось.

После бани в спальню, почти сразу отец зашел, бросил взгляд. Матвей понял – смотрит, нет ли следов от ранений?

– Папа, я не ранен и не контужен. Успокойся.

– А что-то последнюю неделю душа не на месте.

Наверное, душа все же есть, почувствовал отец, что сын в опасности. Подошел Матвей к отцу, обнял крепко. Потом отпрянул, вроде как устыдился проявления чувств. В их семье не принято было делиться переживаниями, телесными ласками. Насколько помнил Матвей, отец один раз погладил его по голове, когда он поранил ногу и не заплакал. Погладил и сказал.

– Молодец, мужчиной растешь!

И сейчас старого сыщика не обманешь.

– Как там на фронте? Опять в командировке был?

– С чего ты взял?

– Помыться ты бы мог и в городе. Стало быть – возможности не было. А ты в ванне полчаса откисал. Да и запах от тебя окопный.

– Правда? – удивился Матвей. Не знал, что такой бывает.

– В городе от тебя может пахнуть потом, самогонкой, ваксой, одеколоном, даже порохом, учитывая профессию. А окопники пахнут землей, страхом.

– И как же страх пахнет?

– Не объяснить. Сам позже узнаешь, хотя лучше бы и не знать.

– Отец, ты меня удивил.

– Поживешь с мое, сам таким станешь. Так что на фронте?

– Скверно. В батальонах некомплект, пулеметов не хватает. А еще не слышал, чтобы наши пушки стреляли. Держимся на стойкости и упорстве, на верности воинскому долгу.