Шрифт:
Закладка:
Дальше он стал рассказывать всякие ужасы о поездке в Неаполь, которую ему довелось совершить два года назад. Мне запомнился эпизод, когда хозяин постоялого двора, боясь, что гость удерет не заплатив, запер на ночь его дверь снаружи. При этом ночного горшка в комнате не было. Бедный капитан проснулся от ощущения неестественного тепла под собой и от журчания. Увы, он очень скоро понял, что это не журчание морских струй, обтекающих нос его фрументарии.
— Вам нужен надежный спутник, — говорил капитан. — Проводник, знающий местные нравы и каверзы. Ваш Бласт совершенно не годится на эту роль. Его чудачества только навлекут на вас подозрения в колдовстве. А в сельской местности здесь с колдунами не шутят. Кроме того, он едва знает несколько слов по-латыни. Если хотите, я найду вам подходящего проводника. А Бласта могу купить у вас за приличную цену. Мне как раз нужен на корабле прислужник на всякие мелкие заботы.
Он сказал это тоном весьма небрежным, не отрывая глаз от кожуры яблока, выползавшей из-под его ножа. Но я сразу все понял. Бласт! — вот кто был ему нужен на самом деле. Вот ради кого он выгребал из своей памяти обрывки греческих классиков, вколоченные туда учительской розгой. Неужели он надеялся с помощью Бласта научиться вести корабль в тумане? Или выходить в открытое море, когда за толстыми облаками не видно ни солнца, ни луны, ни звезд? В такую погоду он смог бы обойти всех конкурентов и брать за каждый рейс тройную плату.
Конечно, я не подал виду, что догадываюсь о его замысле. Заплетающимся языком я благодарил его за дивный обед, за мудрые советы, за ученую беседу. Конечно, я готов продать ему этого никчемного раба. Пусть он только позволит мне проспаться. Завтра, на свежую голову, я скажу ему свою цену, и мы ударим по рукам. Он ведь не захочет воспользоваться тем суррентинским туманом, которым окутан сейчас мой мозг, хе-хе?
Когда мы выходили из таверны, капитан — я заметил — подал кибернету успокаивающий знак. Интересно, что у них было задумано на случай, если бы я начал упрямиться? Неудачное падение пьяного путешественника в воды Брундизийской бухты? Мешок с зерном, уроненный на голову?
Была глубокая ночь, когда я разбудил Бласта, предварительно зажав ему рот рукой. Стараясь не скрипнуть дверью, мы выбрались из каюты. Борт разгруженной фрументарии так высоко вылез из воды, что на причал нам пришлось спуститься по веревке. Наши тюки и сундуки еще днем были перевезены на склад в Коллегию возниц. Мы крались по темным улицам Брундизия, надеясь не столкнуться с ночной стражей. Но все было тихо. Только крысы время от времени плюхались в сточную канаву, пытаясь перехватить лакомые объедки, уплывавшие к рыбам. Запах водорослей и запах жасмина стояли в неподвижном воздухе отдельно, не смешиваясь друг с другом, точно два войска перед битвой.
Сторож в Коллегии возниц согласился отворить калитку только после того, как я просунул в щель третий дупондий. При свете луны мы навьючили наших мулов, отвязали козу. Бласт тут же подоил ее и предусмотрительно позавтракал перед дорогой. Апрельское небо стало светлым уже в начале третьего вигилия. Мы приблизились к городским воротам как раз в тот момент, когда стражники убирали из них ночные загородки. И копыта наших мулов первыми отпечатались на влажных камнях дороги, идущей на Неаполь.
Часа через два пути я перестал оглядываться. На первом привале я уже вспоминал уловки капитана с усмешкой. Я поглядывал на Бласта, безмятежно дремавшего рядом с козой в тени тополей, и думал, что он даже не подозревает, какая интрига заплеталась вокруг него. Велико же было мое изумление, когда много недель спустя, уже во время нашего пребывания под гостеприимным кровом Фалтонии Пробы, я случайно обнаружил в котомке Бласта золотой нумизматий.
— Где ты украл такие деньги? — закричал я.
— Я не украл. — Бласт начал хныкать, как всегда, когда он ощущал поблизости человека в состоянии гнева. — Я не украл, не украл, не украл. Мне подарили.
— Кто? — завопил я еще более сердито. — Не хочешь ли ты сказать, что повар в Потенце заплатил тебе целый нумизматий за понюшку возбуждающего порошка?
— Нет, не в Потенце, нет, еще раньше, — хныкал Бласт. — Еще в Брундизии, вот где. Сердитый капитан подарил мне этот золотой. И обещал подарить еще три, если я убегу от своего хозяина, уплыву с ним на его корабле.
Я сразу понял, что Бласт говорил правду. Гнев мой утих. Я был растроган верностью своего раба. Но не хотел показать этого. Я только спросил, почему он называет нашего обходительного капитана сердитым.
— О, много, очень много гнева, — замотал головой Бласт. — Вот здесь, здесь и особенно здесь, в левом плече. Когда он поворачивался ко мне левым плечом, у меня все внутри начинало болеть. Я всегда старался стать справа от него. Гораздо больше гнева, чем у хозяина гостиницы в Потенце.
О наших приключениях в Потенце следовало бы рассказать отдельно. Но первая глава и так слишком растянулась. Закончу ее строчками из стихотворения Клавдиана о мулах, которые я невольно повторял, глядя на проплывающие тарентские виноградники кругом и на рыжий круп, качавшийся у меня перед глазами:
Ты посмотри на послушных питомцев бушующей Роны,
Как по приказу стоят, как по приказу бредут,
Как направленье меняют, услышав шепот суровый,
Верной дорогой идут, слыша лишь голоса звук.
Если погонщик отстанет, из воли его не выходят,
Вместо узды и бича голос ведет их мужской.
Издали кликнет — вернутся, столпятся — опять их разгонит,
Быстрых задержит чуть-чуть, медленных гонит вперед.
Влево ль идти? и свой шаг по левой дороге направят;
Голос изменится вдруг — тотчас же вправо пойдут.
Рабского гнета не зная, свободны они, но не дики;
Пут никогда не носив, власть признают над собой.
ГОД ЧЕТЫРЕСТА ПЕРВЫЙ
ГАЛЛА ПЛАСИДИЯ ПРОДОЛЖАЕТ СВОЙ РАССКАЗ О ЖИЗНИ В КОНСТАНТИНОПОЛЕ
Только евнухи допускались на женскую половину дворца. Поэтому и учителями моими были евнухи. Я честно заучивала греческих и римских классиков, но очень скоро поняла, что задавать вопросы моим учителям — бессмысленно.
