вечерница. В исходе второго часа ночи князь встрепенулся опять, начал биться, что-то неразборчиво бормоча. Раскосмаченная Евдокия вбежала в покой, приникла к нему, слушая хрипы и стоны в его большом, бессильно раскинутом теле. Он все выгибался, не хватало воздуху. «Откройте окно!» – властно потребовала она. Вышибли забухшую оконницу. В горницу пахнуло влажною свежестью ночи. Князь дернулся еще раз, глубоко вздохнул и затих. Руки и лицо его начали медленно холодеть…

Сергий Радонежский, почуявший в своем далеке, что с князем худо, и вышедший в путь прошлым вечером, не застал Дмитрия в живых всего за три-четыре часа. Впрочем, подходя к Москве, по какому-то разом навалившемуся и уже привычному для окружающих наитию он понял, что опоздал, и все одно продолжал идти споро и ходко, поелику понимал, что надобен будет князю Дмитрию и после смерти.

В теремах, когда он подошел к красному крыльцу, творилась растерянная суета. Стражники и сенные боярыни, портомойницы и дети боярские сновали по переходам, сталкиваясь и разбегаясь, словно мураши в потревоженном муравейнике. Еще никто не успел навести порядок, властно приказать, указав каждому его место и дело. Сергий прошел сквозь эту безлепицу, никем не спрошенный и даже почти не замеченный. Редкие, сталкиваясь нос к носу с преподобным, ахали и падали на колени.

Наверху, в теремах, слышался высокий женский голос, с тяжелыми всхлипами выговаривавший старинные слова. То Евдокия, ослепнувшая от слез, причитала над телом супруга, уже положенного в домовину. Причитала по-древнему, находя такие же древние, рвущие душу слова:

Ааа-ох! Ладо ты мой, ладо возлюбленный! Заступа ты моя да оборонушка! Радетель своим да малым детушкам! Ааа-ох! Почто смежил свои ты оченьки ясныи! Почто запечатал уста свои сахарныи! Како успе, драгый ты мой, ненаглядныи! Како мене едину оставих, вдовою-горюшицею! Ааа-ох! Почто аз переже тебя не умрех, ладо ты мой! Камо зайде свете очию моею! Где отходиши, сокровище живота моего! Почто не промолвиши ко мне словечика прощального! Ааа-ох! Цвете мой прекрасный! Почто рано увядаеши! Винограде мой многоплодный! Почто уже не подашь плода чреву моему? И не принесеши сладости душе моей? Ааа-ох! Все-то цветики во саде да повенули, Все-то пташицы да пригорюнились, Все-то люди пристиянския да приуныли! Чему, господине, не взозриши на мя? Почто не примолвиши ко мне? Ужели, господине, забыл мя еси? Ааа-ох! Почто к детям своим да не промолвиши! Да и не позриша на них, на сиротиночек! Кому ли приказываеши мене? Ааа-ох! Ты восстань, моя родимая кровиночка! Ты явись ко мне дородным добрым молодцем, Хоть на час явись да на поглядочку! Ааа-ох! Солнце ты мое, рано заходиши! Месяц мой красный, скоро погибаеши! Звезда восточная, почто к западу грядеши? Ааа-ох! Царю мой, како прииму тя или како послужу ти! Где, господине, честь и слава твоя? Где, господине мой, господство твое? Ааа-ох! Всей земли государь был еси! Ныне же лежиши, ничим же володея! Ааа-ох! Многия страны примирил еси, И многия победы показал еси,  Ныне же мертв и бездыханен еси! Ааа-ох! Изменися слава твоя, И зрак лица твоего преминися в истление! Животе мой, возлюбленный! Уже не повеселюся с тобою! Ааа-ох! За многоценныя бо и светлыя ризы твои – Худыя и бедныя сия ризици приемлеши! За царскый венец – худым сим платом главу покрываеши! За палаты красныя – трилокотный гроб сей приемлеши! Ааа-ох! Свете мой светлый, чему помрачился еси!