Онлайн
библиотека книг
Книги онлайн » Историческая проза » Горящие сосны - Ким Николаевич Балков

Шрифт:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 75 76 77 78 79 80 81 82 83 ... 106
Перейти на страницу:
стараясь не смотреть в сторону речки.

Тропа вывела путников к изножью высоченного гольца; трава тут уже очистилась от снега, была вялая, никлая, в ней не наблюдалось оживления, хотя вовсю разогналась весна и кое-где пробивались зеленые росточки. Все чаще попадались поваленные деревья: в прошлом году в такую же пору тут случилось землетрясение; Агван-Доржи тогда шел по этим местам и стал свидетелем того, как посреди яркого дня, облитого весенней благодатью, небо потемнело, придавило землю своей тяжестью, и та не выдержала, застонала, завсхлипывала сотнями таежных родников, закачалась, казалось, еще немного и — оборвется она в бездну. И тогда небо, сжалившись, чуть отодвинулось и разжало холодные объятья, но, видать, пущенные им стрелы проникли в самую глубь земли, и оттуда последовали сильные толчки, один за одним, один за одним, их было так много и они были так сильны, что даже матерые дерева обламывались у самого корня, точно спички в нетерпеливых и злых руках человека, утратившего опору в жизни, и с глухим стоном падали на взбулгаченную, во многих местах потрескавшуюся землю; были те трещины глубоки и пугающе черны; там точно бы сгустилась тьма, суровая, неподвижная; она от людского невежества, от неумения избавиться от излишних желаний. Вроде бы проще, чем сказал Учитель, не скажешь: «Человеческая жизнь есть лишь средство для достижения высшего совершенства». Ищи в себе и обрящешь; обороти сознание к очищению духа, и на этом пути достигнешь успокоения страстей. Ан нет, человек не хочет этого знать, как если бы стремление к добру было противным его сущности. Но почему? Ответствуй, смертный, принимающий иллюзию собственного существования за реальную жизнь!

Агван-Доржи стоял тогда посреди падающих дерев и вглядывался в высокое черное небо и шептал: «И часть моя, отойдя от меня, вознеслась на небо, и там я увидел удивительное, рожденное благодатным светом, наполненное тревогой за людское племя, запамятовавшее о своем высоком назначении и павшее на самое дно. Но удивительное лишь для той части моего существа, что держалась за землю, а не для той, вознесшейся…» И все же, и это так непохоже на него, смиренного, он не хотел бы остаться там, куда устремилась благосохраняющая часть его, что-то подсказывало, что он еще нужен на удавленной великими людскими грехами земле, и он воскликнул с чуждой его сердечному движению неистовой страстью:

— О, Будда, раздвинь границы моего земного времени!

И сказал Великий:

— Да будет так!

И спокойнее стало на сердце у монаха; он не один, рядом с ним сотворенное чудодейственной силой ума Учителя нечто глубинное, обращенное к небесной благодати, чуждое малейшему движению, рожденному тревогой за что-либо. Взять хотя бы вековечные гольцы, откуда стекают бурные потоки воды; им миллионы лет, а они все молоды и тянутся к Берегу времени, не имеющему границ и не подверженному перемене. А разве нет от этой чудодейственной силы в легком движении ветра, который вдруг запутается в кронах дерев и долго возится там, подобно мыши, обустраивающей жилье в черной норе, и по первости после зимнего сна бестолковой и суетливой? О, много примет, обозначающих развитие мысли Будды, созданное ею принимается людьми за жизненное начало, которое определяет человеческую сущность, ее постоянное вхождение из одной формы в другую, ее необращенность к извечному. А что делать? Слаб человек, всечасно обуреваем настигающими желаниями, почему и путь его по жизни усыпан не розами. И все же из века в век он продвигается к чему-то в себе, должно быть, для того, чтобы в непостижимо дальнее время обрести ни к чему не влекущее приятие пространственного мира и понимание собственной малости в нем, когда избудется страх перед грядущими летами и перед бездной смерти.

Не скоро еще Агван-Доржи оборотился к ближнему миру и увидел, что стоит близ одинокой, чуть взнявшейся над земной поверхностью могилы, а рядом с ним какой-то человек в синей, изрядно потертой куртке, с узкой, коротко стриженной бородкой, со строгим, обтянутым светлой кожей, лицом. «Ты кто?..» — хотел спросить монах, но память подсказала, кто это? — и тогда он спросил о другом, извлекши из нутра свободно, как бы даже без напряжения, надобные ему теперь русские слова.

— Тут похоронен тот человек, что жил под мостком, слабый и безвольный? — спросил он и со вниманием осмотрел легкое, из куска мрамора, надгробие, и оно не понравилось, было в нем что-то холодное и бесчувственное, брошенное на свежевзрытую землю бесстрастными руками.

Даманов заметил пробежавшее по смуглому лицу монаха горькое недоумение, угадал причину его, он и сам с неприятием отнесся к причуде одного из теперешних хозяев Байкала, повелевшего привезти из губернского города кусок мрамора и украсить им могилу несчастного бомжа, подозревая в его поступке нечестивое, издевательское действо и не только по отношению к умершему, а и к собственным служкам, готовым исполнить любое его приказание. «Окаянное время, взнузданное окаянными людьми!» — ругался Даманов, но и поделать с этим ничего не мог.

— Ты прав, — сказал Даманов. — Это могила бомжа. Но как ты догадался? Знаю, после нашей встречи под мостком, ты ни разу сюда не захаживал.

— А зачем? — сказал монах. — У меня есть мое сознание. Я возьму в руки четки, сяду под дерево и перебираю их, закрыв глаза, и многое вижу и говорю с людьми. Я и этого человека, когда он захотел обрести другую форму, видел, и было грустно смотреть на него, он мало что понял в жизни, поедаемый желаниями. Они и привели его к такому концу.

— М-да, — с легкой растерянностью сказал Даманов. — Чудно! — Вытащил из кармана куртки бутылку водки. — Помянем?

— Зачем? Не надо. Память людская не нужна умершему. Она, подобно путам на его ногах, только мешает продвижению по другим мирам.

— Все ж я помяну, — сказал Даманов. — просто так, по русскому обычаю.

Агван-Доржи вздохнул, сказал как бы обращаясь не к собеседнику, а к кому-то легкому и прозрачному, пребывающему в невидимом теле небесной жизни:

— Поступки подобны ветру, а мысли если и растекаются, то лишь по древу жизни, отчего и трудно понять в людских сердцах.

И был долгий путь, отмеченный щемящим непокоем. И он не сразу понял, отчего это? А когда понял, ускорил шаг. Старый пес не помнил, чтобы вот так, ни с того ни с сего, хозяин заспешил бы, а в глазах у него зажглось бы нетерпение. Все же пес ничем не выдал своего удивления, догадался, что это могло смутить хозяина. А если бы так произошло, то и сделался бы монах не похож на себя. Нет уж, решил старый пес, пусть будет

1 ... 75 76 77 78 79 80 81 82 83 ... 106
Перейти на страницу: