Пользуясь случаем, — да простит мне Автоном Кириллович, — я хочу поделиться сведениями, относящимися к его жизни. Мне о ней рассказывали люди, знавшие Автонома Кирилловича с детства, да и сам я был некогда сподвижником его малых дел.

В детстве, будучи учеником сельской школы, Автоном во время перемены, проходя мимо учителя, вырвал из его зубов папиросу, чтобы покурить самому. Пойманный мальчиками-сверстниками и приведенный к учителю, принявшему серьезный вид и говорившему прочувствованные слова — Автоном залился безрассудным хохотом, чем почти довел до слез учителя.

Учитель был мягкосердечен — и шалость простил.

На двенадцатом году отроду Автоном навсегда распрощался с родным селом. Его мать мыла в церкви полы. Автоном, взятый матерью для помощи, подтаскивал ей ведрами воду. Имея большое пристрастие к мастерству и проходя мимо плотников, починявших верх сторожки, Автоном незаметным образом положил за пазуху маленький буравчик. Придя в церковь и поставив ведра возле матери, мывшей правое крыло, Автоном вытащил из-за пазухи буравчик и повертел его перед глазами. Затем он в церкви усмотрел непорядок: перед иконой Николы-чудотворца, громадной по размерам, теплилась малая лампада. Предполагая, что Николе удобнее было бы курить елейное благовоние, а не нюхать, он развернул чудотворцу буравчиком рот, сделал из листа бумаги, вырванного из «Апостольских деяний», огромных размеров цигарку и вставил ее в рот Николе-чудотворцу.

— Мамка! — крикнул он, заливаясь смехом. — Погляди-ка сюда, поскорей!

У матери подломились ноги. Она приняла смех Автонома за наваждение сатаны и упала в обморок.

Автоном исчез из церкви и навсегда оставил родную деревушку.

Местный причт объявил исчезновение Автонома божеским наказанием, и некоторые старики, поверив причту, обнаружив в лесу старую медвежью берлогу, приняли ее за дыру, куда провалился юный Автоном.

Но Автоном не провалился. Он шагал по поценскому побережью, жарился на солнце, никем не преследуемый, ни от кого независимый. Однажды он позавидовал вольности птиц, лежа под тенью сосны, но тут же был сверху обгажен грачами и решил больше ничему и никому не завидовать.

Работать ему не хотелось. Однажды, проходя по деревне, он увидел на окне ковриги хлебов, выставленных остужаться и дышащих еще паром. Автоном подошел к окну, отломал кусок хлеба от разрезанной ковриги, уселся на завалинке и стал жевать.

Старушка, вышедшая из хаты, узревши его совершенно спокойным и взглянув на его истрепанную внешность, пожалела, предложив кружку молока.

— Давай, бабка! — ответил он без особой радости.

Приехавшие с поля мужики застали Автонома спящим близ завалинки на муравке. Клим Стратонов ударил его чресседельником по спине. Автоном вскочил и засмеялся. Клим оторопел, считая мальчика помешанным, выпустил из рук чресседельник.

— Иди в избу, ночуй! — сказал Клим после некоего раздумья.

На другой день Автоном с Климом подбивали ток для молотьбы и задушевно разговаривали. Автоном за день устал и уснул без ужина, чем обрадовал хозяина. Утром Автонома уже не было, и Клим, пойдя на гумно, обнаружил на самой середине тока кучу остывшего дерьма. Клим сплюнул и пошел в ригу за лопатой, чтобы убрать нечисть.

На зиму Автоном отбыл в город и поступил дворником, но, не имея паспорта, был уволен на другой же день. Затем, стоя на толкучке, попал по набору похоронного бюро в поводыри лошадей, запряженных в катафалк, получая за каждые похороны по полтиннику и по ложке рисовой кутьи с изюмом. Иногда он питался в обжорном ряду в харчевне наварными щами и гречневой кашей — три копейки за миску.

Так и рос он без особого призора и неким образом прожил до двадцатилетнего возраста, работая на погрузках, на свалках и читая обрывки загрязненных бумаг. По нелепой случайности он овладел средней грамотой, научившись у бродяжки Пимена, пропойцы-семинариста.

На двадцать первом году он был взят на военную службу.

В солдатах его отмыли в бане, и в первый раз в жизни он почувствовал некое облегчение.

Военные начальники, принудившие Автонома мыться в бане, не подозревали, что этим поступком породят злонамеренность, — хотя таковая едва ли у Автонома была. Получив физическое облегчение, Автоном не захотел в дальнейшем отягощать свое бытие — отказался нести наряды и становиться на строевые и словесные занятия. Его посадили под арест.

— Дурни, — сказал он, — арест не есть наказание, а лишь отдых, на воле каждая сволочь может к тебе с нравственными разговорами лезть, а под арестом — я личность неприкосновенная…

Война в первые дни развлекала и забавляла Автонома: он смеялся, презирая страх. Но через три месяца он снял пояс, сдернул подсумки, воткнул винтовку в землю штыком.

— Довольно! — сказал он солдатам и скрылся в лесной чаще.

За революцию он не изменил своему нраву, только больше обыкновенного говорил и смеялся. Причина оказалась только понятной ему самому: за легендарным временем наступили обычные будни.

— Закиснешь, если смех у тебя отнимут, — говорил он полушутя, полусерьезно.

Вот он-то и породил теневую сторону «Центроколмасса»! Составляя «Бюллетень для внутреннего обращения», Автоном, как известно, усомнился в его надобности, и, чтобы проверить на практике свои сомнения, он однажды выпустил свой «Бюллетень» нарочно без двух страниц, и никто этого не заметил. В последний раз он не доложил в номер «Бюллетеня» целых десять страниц, и притом с самого начала. Опыт дал поразительные результаты: из полутораста ответственных работников, получающих «Бюллетень», только один Егор Петрович обнаружил нехватку страниц.

— А тебе зачем они? — строго спросил его Автоном.

— Мне, собственно, не нужно, — ответил смущенно Егор Петрович, боясь услышать злые насмешки, — я так, просто для порядка спросил…

— Для порядка, — передразнил его Автоном. — Я бы вот для порядка давно выпроводил тебя восвояси…

И Егор Петрович настолько был удручен и напуган, что побоялся рассказать о случившемся Петру Ивановичу.

Таким порядком Автоном вынес окончательное решение, и «Бюллетень» прекратил свое существование.

ТЕНЬ УШЕДШАЯ

Дурная трава из поля вон.

Пословица

Четырехдневное отсутствие Автонома в учреждении не породило ни тревоги, ни беспокойства: людской поток центроколмассовских работников надлежащим образом наполнял учрежденские недра, а изъятие Автонома из общего водоворота по удельному весу было равномерно ведру воды, выплеснутому из моря…

Отсутствием Автонома был лишь слегка обеспокоен Петр Иванович, любивший выслушивать его шутки и вообще уважавший веселость нрава Автонома. Но к концу четвертого дня присутствие Автонома в учреждении оказалось необходимым: он случайно забрал ключ от шкафа, в коем хранилась сургучная печать для накладывания штампа на пакетах секретного свойства.

Петр Иванович, справившись о домашнем адресе Автонома в учетном подотделе, направил к нему на квартиру рассыльного,