Как бы они были нужны нам в эти тяжелые дни! Меня разбирала злость. Война кончилась, а в городе по-прежнему хозяйничают нацисты, по улицам маршируют солдаты вермахта. Ничто не изменилось, хотя войны больше нет. Не произошло ничего похожего на то, о чем я когда-то мечтал. Так что же теперь делать? Большая часть территории страны занята войсками победителей, и лишь один наш город никем не занят, хотя он достаточно велик для того, чтобы его можно было заметить. Я ожидал прихода Советской Армии, но она не пришла. Почему? Почему советские солдаты не взяли наш город? Тогда я пошел к Георгу Хайнике. Он коммунист. В это же время к Георгу зашел Раубольд. Втроем мы решили вооружить рабочих и начать восстание. Первым делом мы заняли здание ратуши, городскую тюрьму, железнодорожную станцию. Причем сделали это без кровопролития, так тихо и спокойно, что иногда мне самому даже не верится, что все это действительно было. Порой мне казалось, что это продолжается сон, который я видел в течение двенадцати лет. События мирового значения еще не улеглись в моем сознании. Просто у меня не было времени поразмыслить над этим. Но все это случилось на самом деле. Вы победили, а вместе с вами и мы, коммунисты!

Ентц встал и посмотрел на лица людей, которые сидели напротив. Они слушали его внимательно, не спуская с него глаз, но, едва он кончил, все почему-то опустили головы. Ентц снова провел рукой по лбу. Казалось, он отгоняет от себя мысли, которые до сих пор не давали ему покоя.

— Мы пришли к вам за советом, — произнес Ентц стоя. — Десятки тысяч людей голодают. Мы хотим победить и голод. Скажите, как это сделать?

— Да, скажите, как это сделать? — повторил последние слова Ентца Хиндемит.

— Сколько хлеба вы даете на каждого жителя? — спросил комендант.

— Сколько хлеба? — переспросил Ентц и рассмеялся.

— Да, сколько? — еще раз спросил майор.

— Нисколько! Ни грамма! У нас совсем нет муки, нет хлеба. Нет и угля. У нас ничего нет, кроме желания и силы все снова создать. Мы знаем, что зерно и картофель есть в районах, занятых вашими войсками. Дайте разрешение открыть границу в эти районы для представителей антифашистской власти Вальденберга.

— Вы получите пропуска в сельскохозяйственные районы, занятые нашими войсками. Посмотрим, что у вас из этого получится. Машины у вас есть?

«Если сказать, что машин у нас нет, комендант решит, что тогда нам не на чем будет вывозить хлеб, и не даст никаких пропусков», — подумал Ентц и сказал:

— Да, у нас есть военные грузовики, которые нам передал один из офицеров вермахта, и, кроме того, у нас действует железная дорога. Мы смело можем пустить по ней состав, если получим уголь из американской зоны. Правда, машин у нас не так много, к тому же не все они на ходу. Однако самое главное заключается в том, что антифашисты одержали победу…

— Мы можем и одни ездить, если вы нам разрешите, — перебил Ентца Хиндемит.

Комендант хитровато улыбнулся и, немного подумав, сказал:

— Вы одержали победу над фашистами при несколько необычных условиях. Я вас благодарю за это. Но вы достаточно сильны и потому не нуждаетесь в нашей немедленной помощи. Все, что мы можем сделать для вас и населения вашего города, мы сделаем.

— Выходит, вы не собираетесь занять Вальденберг? — настойчиво спросил Ентц, которого интересовал прямой ответ на этот вопрос.

— Нет.

— А мы надеялись… — прошептал Хиндемит.

— Беспомощный всегда одинок, — сказал Ентц. — Вам, товарищ комендант, уже приходилось когда-нибудь видеть беспомощных коммунистов? Если мы останемся в Вальденберге еще год в полном одиночестве, положение наше только ухудшится. Со времени поражения фашистов под Сталинградом мы, коммунисты, думали о том, что скоро в Германию придет Советская Армия и освободит страну, и в частности Вальденберг. Мы очень надеялись на это, но, к сожалению, наш город не входит в ваши планы…

Когда переводчица перевела сказанное, комендант кивнул и сказал:

— Ни один человек не может быть одиноким, если у него есть товарищи. Вы продемонстрировали невиданное мужество, что очень ценно само по себе и является примером для сражающегося рабочего класса.

— В лесах до сих пор бродят недобитые гитлеровские солдаты, которые ведут себя, как бандиты. Они терроризируют население близлежащих сел, грабят. И где уверенность, что завтра они не появятся у нас и не начнут грабить, убивать и жечь?

— Об этом мы ничего не знали.

— Товарищ комендант, наши люди имеют при себе оружие вопреки постановлению о прекращении огня. Мы не сложили оружия и не сдали его. Мы, разумеется, неохотно боремся против своих соотечественников, но если победители не собираются уничтожать остатки недобитых гитлеровцев, мы сделаем это сами.

— Мы строго придерживаемся соглашений, заключенных с нашими союзниками, — объяснил комендант.

— Соглашения, договора, бумаги… — небрежно произнес Ентц.

Комендант встал, обошел стол и, подойдя к Ентцу, подал ему руку. Ентц ответил на его пожатие, хотя ожидал гораздо большего и был явно недоволен.

— Мы, освободили иностранных рабочих, которые были угнаны в Германию на принудительные работы. Пообещайте мне, что вы в самые сжатые сроки сделаете все, чтобы отправить их на родину. На следующей неделе мы посадим их в железнодорожный эшелон, направим его к вам. Эти рабочие имеют право… — проговорил Ентц, но комендант прервал его:

— Спешить не нужно, товарищ Ентц.

— Но когда же?

— Мы вас об этом известим.

Комендант передал Ентцу пропуск на беспрепятственный проезд в советскую зону для закупки сельскохозяйственных продуктов. Весь вопрос заключался в том, согласится ли кто-нибудь в такое смутное время продавать продукты.

Комендант крепко пожал руку и Хиндемиту, а Ентца даже обнял, повторяя:

— Геноссе Ентц! Геноссе Ентц! — И, посмотрев в глаза, добавил: — Передайте от меня привет всем жителям вашего города!

Ентц почувствовал, как на глаза ему навернулись слезы, и, чтобы этого никто не заметил, он размазал их по лицу.

Офицеры комендатуры обступили немцев, жали им руки, что-то говорили, чего ни Ентц, ни Хиндемит не могли понять, хотя чувствовали, что это дружеские и теплые слова, которые сейчас им дороже всего.

26

Георг Хайнике с помощью товарищей взобрался на импровизированную трибуну. Отсюда он видел всех, но никого не узнавал. В глазах у него рябило, как в жаркий день на солнце, хотя день был совсем не солнечный, Георг знал, что это у него от слабости, и в душе надеялся, что все будет хорошо. Ему хотелось сказать такое, что сразу же, с первых слов захватило бы людей, заставило бы их энергично хлопать в ладоши и избавило бы