держался, чем занимался? В спортзале поговаривали, будто его каждый день водят на ЭШТ, а ему как с гуся вода, спорит с техниками, сколько продержит глаза открытыми после разряда.

Я рассказал им все, что мог, и никто, похоже, не подумал удивляться, что я вдруг заговорил — после того как они столько лет считали меня глухонемым, — и говорю, и слышу, не хуже других. Я подтвердил им правдивость всех слухов и добавил еще от себя пару историй. Когда я рассказал им, как он общался с сестрой, они так захохотали, что даже два овоща под мокрыми простынями на стороне хроников захихикали вместе со всеми, словно тоже понимали.

Когда же на другой день сама сестра подняла на групповой терапии вопрос пациента Макмёрфи и сказала, что на него по какой-то неведомой причине, похоже, совсем не действует ЭШТ и что могут потребоваться более кардинальные меры, чтобы установить с ним контакт, Хардинг сказал:

— Что ж, это возможно, мисс Рэтчед, да… но, судя по тому, что я слышал о ваших перипетиях с Макмёрфи, он устанавливает с вами контакт без малейших трудностей.

Все стали смеяться над ней, и она до того сконфузилась, что больше не поднимала этот вопрос.

Она понимала, что Макмёрфи растет в их глазах, пока он наверху, где им не видно, как она его корежит, и становится едва ли не легендой. Она решила, что того, кого не видно, не заставишь выглядеть слабым, и стала строить планы по его возвращению к нам в отделение. Она рассудила, что ребята сами увидят, что он так же уязвим, как и любой из них. Он не сможет продолжать играть героя, сидя все время в ступоре.

Ребята об этом подумали и поняли, что здесь она будет что ни день назначать ему ЭШТ — им в назидание. Поэтому мы с Хардингом, Скэнлоном и Фредриксоном стали соображать, как бы убедить его, что всем будет только лучше, если он сбежит из больницы. И к субботе, когда его вернули к нам в отделение — вошел трусцой в дневную палату, как боксер на ринг, хлопая себя по голове со словами: «Чемпион вернулся», — наш план был уже готов, Мы дождемся темноты и подожжем матрас, а когда придут пожарные, мы его выпихнем за дверь. План был просто замечательный, и мы совершенно не ожидали, что он откажется.

Но мы совсем забыли, что он назначил на тот день свидание Билли с Кэнди, которая должна будет проскользнуть к нам тайком.

Макмёрфи вернулся в отделение часов в десять утра:

— Я прямо фонтанирую энергией, братва; мне проверили свечи и почистили электроды, так что сверкаю, как катушка зажигания «модели Т». Для Хеллоуина пробовали? Бз-з! Та еще потеха.

И он стал выкидывать фортели круче прежнего: пролил ведро воды под дверью сестринской будки, незаметно шмякнул масло на белую замшевую туфлю мелкого черного и весь обед давился от смеха, поглядывая, как оно тает, обретая оттенок, который Хардинг определил как «непристойно-желтый», — круче прежнего; а стоило ему разминуться с очередной практиканткой, как она ойкала, закатывала глаза и ускорялась по коридору, потирая пятую точку.

Мы рассказали ему о нашем плане побега, а он сказал, что спешить некуда, и напомнил о свидании Билли.

— Мы же не можем разочаровать салагу Билли, а, братва? Когда он вот-вот обналичит свою невинность. И у нас сегодня намечается славная вечеринка, если маху не дадим; считайте это, что ли, моей отвальной.

В тот выходной дежурила Старшая Сестра — не хотела пропустить возвращение Макмёрфи, — и она решила нам устроить поучительное собрание. На котором снова затронула вопрос о более радикальной мере, настаивая, чтобы врач рассмотрел такую возможность, «пока мы окончательно не потеряли пациента». Но пока она говорила, Макмёрфи мигал, зевал и рыгал, как заводной, так что она в итоге заткнулась, и тогда он довел всех, включая врача, до колик, полностью признав ее правоту.

— А что, док, она ведь дело говорит; гляньте, как я расцвел всего от нескольких жалких вольт. Может, если удвоить напряжение, я смогу ловить канал для взрослых, как Мартини; надоело уже глючить в постели новостями и погодой.

Сестра прокашлялась, пытаясь взять собрание в свои руки.

— Я не предлагала дальнейшую шокотерапию, мистер Макмёрфи…

— Мэм?

— Я предлагала… подумать об операции. Очень простой, вообще-то. И не раз подтверждавшей свою эффективность для устранения склонности к агрессии в ряде трудных случаев…

— К агрессии? Мэм, да я добрый как дельфин. Я почти две недели не пинал санитаров. Разве я давал основания отрезать мне что-то?

Она надела улыбку, обратив на него все свое участие.

— Рэндл, отрезать ничего не придется…

— К тому же, — продолжал он, — толку будет немного; отхватите их, а у меня, запасная пара в тумбочке.

— Пара?

— Одно с бейсбольный мячик, док.

— Мистер Макмёрфи!

Ее улыбка разбилась вдребезги, когда она поняла, что над ней смеются.

— Но другое покрупнее, то есть нормальное.

И так он продолжал до самого отбоя. К вечеру в отделении ощущался веселый, праздничный настрой, и ребята шептались, как они погуляют, если девушка принесет выпивку. Все пытались поймать взгляд Билли, усмехались ему и подмигивали. А когда мы выстроились за таблетками, подошел Макмёрфи и спросил маленькую сестру, которая с крестиком и пятном, нельзя ли ему пару витаминчиков. Она удивилась и сказала, что не видит причин отказать ему, и дала несколько таблеток размером со сливу. Он положил их в карман.

— Вы не хотите их принять? — спросила сестра.

— Я? Упаси боже, я в витаминах не нуждаюсь. Я их взял для салаги Билли. Он с некоторых пор, сдается мне, малость ослаб — вялость крови, надо думать.

— Тогда… что же вы не дадите их Билли?

— Дам, милая, дам, только ближе к полуночи, когда они ему по-настоящему понадобятся.

После чего обхватил Билли за красную шею и пошел с ним в палату, подмигнув по пути Хардингу и вкрутив мне палец в ребра, а сестра уставилась ему вслед и пролила воду себе на ногу.

Надо сказать про Билли Биббита: несмотря на морщинки и седые пряди в волосах, он казался мальчишкой — этаким лопоухим веснушчатым шкетом с торчащими зубами, какие скачут босиком на календарях, волоча за собой кукан с рыбешками, — а ведь он был совсем не таким. Когда он стоял рядом с кем-то, ты всегда удивлялся, что роста он