Шрифт:
Закладка:
- Дуриком вперед не лезть, - втолковывал я пацанам. - По открытой местности передвигаться только перебежками. Командиры отделений - это на вас! Перебежал, лег - и сразу перекатился в сторону, чтоб на прицел не взяли. Если из дома стреляют - не переть грудью на пулеметы! Сначала дайте туда из РПГ или из подствольника, забросьте гранату, кто умеет, и только тогда - рывок на сближение, и снова - гранату в окно, и только после этого - внутрь, на зачистку. Если из домов не стреляют - туда вообще не суйтесь. Мирное население не эвакуировалось, поэтому нечего зря устраивать стрельбу и кидаться гранатами. Тем более что лишних у вас не будет.
В таком духе я трындел примерно с полчаса, пока не почувствовал, что мои наставления начинают ребят доставать. Тогда почел за благо заткнуться - все равно, если кроме раздражения мои слова уже ничего не вызывают, без толку грузить людей, пусть и нужными наставлениями. Но вот команды взводных подняли нас из кое-как отрытых за ночь окопчиков, и мы перебежками двинулись вперед. Получалось не то чтобы, как на учениях, но терпимо. Броня тоже пошла вперед, стараясь как можно резвее гасить оживающие огневые точки фрицев.
Сказать, что было страшно - значит, ничего не сказать. Первые несколько минут все свое самообладание я тратил на то, чтобы после очередной перебежки подняться и снова рвануть на десяток шагов вперед, стараясь забыть про шуршащие над головой пули. Правда, человек ко всему адаптируется. Перебежал, упал, перекатился в сторону, дождался своей очереди, снова вскочил, перебежал, упал, перекатился... Вскоре я выполнял эти памятные еще по студенческим годам приемы с тупостью механического автомата. Опасность не перестала давить на психику, но как-то стерлась, отступила под давлением этой примитивной, размеренной последовательности движений. Но вот мы достигли первых домиков. Несколько минут ствол моего настороженно поднятого автомата молчал - шедшая за нами БМП оперативно загасила две проклюнувшиеся огневые точки. А за очередным поворотом... Япона мать! Прямо на нас смотрело орудие фрицевской самоходки Stug III. Я неожиданно для себя самого всадил в лоб "Артштурму" гранату из подствольника (ну, не дурак ли?) и с прорезавшейся во мне юношеской прытью отпрянул за угол дома. БМП, взревев движком, чуть ли не прыгнула назад, одновременно пытаясь развернуться и уйти в проулок. Выстрел "Артштурма" туго ударил в уши, и ближайший ко мне угол дома взорвался обломками кирпичей, пылью, тусклым пламенем...
Меня швырнуло назад, и с силой приложило обо что-то спиной и головой. Наверное, на какое-то время я потерял сознание. Очнулся от дикой боли в голове. Как сквозь вату до меня доносились приглушенные очереди КПВТ, хлопки орудийных выстрелов. Еле слышно стрекотали автоматы. Я чуть приподнял голову, что сделало боль вовсе невыносимой, но успел увидеть на перекрестке два неподвижных тела в нашей форме. Краем глаза я уловил какое-то шевеление, и очень осторожно, стараясь не потревожить голову, скосил глаза. В двух шагах от меня на тротуаре сидел человек и пытался вспороть штык-ножом окровавленный рукав на правой руке. Это ему удавалось плохо, штык был, судя по всему, тупой, да и орудовать левой было несподручно, но все же рукав, наконец, поддался, и боец принялся бинтовать руку "Кажется, из моего взвода, а как зовут... не помню," - машинально отметил я. Мне захотелось окликнуть его, но язык не слушался, а перед глазами все поплыло...
Второй раз я очнулся уже в машине, когда ее очередной раз тряхнуло на выбоине шоссе. В такой машине мне ездить еще не приходилось. Похоже, это был бронированный 'Урал'. У задней двери сидел боец с автоматом.
- Эй... - через силу хриплым шепотом позвал я, - Эй, приятель!
Боец повернулся на звук, и нашел меня глазами.
- Не знаешь, приятель, Мамоново... взяли? - я обессилено замолчал.
- Взяли, взяли! Когда вас грузили, только на самой окраине еще немного постреливали.
Так состоялось мое боевое крещение. Уже в госпитале Балтфлота на улице Герцена, куда нас поместили, я познакомился со своим товарищем, раненым в руку рядом со мной при штурме Мамоново - молодым ефрейтором Васькой Турчаниновым из Колосовки. Он был, в отличие от многих из нас, ходячий, и принес в палату незадолго до ужина не только сигареты для курильщиков (которые ухитрялись дымить, несмотря на строгие запреты), но и свежие новости и слухи. Особенно разочаровали нашу палату сведения о том, что введен сухой закон. Правда, в руках у Васьки все воочию видели пятилитровую бутыль из-под воды, почти под горлышко наполненную пивом, но Васька пояснил:
- Это мне одна продавщица остатки разливного скинула. А бутылочное и баночное из киосков и магазинов уже назад на склады вывезли. Так что надо это растянуть, насколько сможем.
Палата аж загудела. Вот чудаки! Я против пива ничего не имею, и изредка сам прикладываюсь, но такие эмоции... Нет, мне не понять.
Слухи заключались в том, что не только сам Васька заметил стремительное исчезновение сигарет из киосков, но и толкущиеся у киосков покупатели в один голос говорили о явном оскудении ассортимента в магазинах. И это касалось не только сигарет. Говорили о том, что на складах еще полно товара, но торговцы усиленно его придерживают, рассчитывая на взлет цен. Еще один слух состоял в том, что все Су-24 и МиГ-29 с территории области нацелены на Сувалки - Алитус, работая по складам, мостам, переправам, сжигая бензозаправщики, чтобы затруднить снабжение левого фланга Группы Армий "Центр".
Сказал Васька про авиацию - и как накаркал. За окном неслабо грохнуло, в окнах жалобно зазвенели стекла, затем грохнуло еще раз, еще и еще - но на этот раз малость подальше. Между разрывами можно было услышать отдаленный лай зенитных скорострелок. Налет? Но как пропустили эти тихоходные винтовые машины люфтваффе до самого Калининграда? Все, кто мог ходить, потянулись к окнам. Тут грохнуло совсем рядом, да так, что здание ощутимо вздрогнуло, и с потолка посыпалась не то пыль, не то старая штукатурка. Любопытные у оконных проемов, все, как один, непроизвольно присели или пригнулись.
- Васёк! Ну, что там видно? - с нетерпением воскликнул я. Заработанная мною легкая контузия все же мешала мне встать с постели, при любой попытке сделать это не только отзываясь болью
