требованию гражданской власти или содержат в себе резкое националистическое понимание христианства, и признание их необязательными в настоящее время, при современных условиях церковной жизни.

V. Реформа приходская.

Составление нового приходского устава на нижеследующих основаниях:

1. Приход как литургическое общество, объединяемое священником около своего храма.

2. Широкое участие мирян в делах церковно-общественной жизни, проявляющееся:

а) в первохристианском обычае выбора духовных руководителей общины совместно с представителями мирян и духовенства;

б) в распоряжении церковными суммами совместно с членами своего клира;

в) в восстановлении первохристианской общинной благотворительности теми же силами;

г) в христианском просвещении подрастающего поколения соответственно вышеизложенным веро- и нравоучительным принципам.

3. Открытие свободного доступа к епископскому званию пресвитерам, состоящим в брачном сожитии со своими супругами, применительно к практике первых веков христианства.

4. Окончательная ликвидация епископского деспотизма как чуждого первохристианской церкви и утвердившегося в Церкви Российской под влиянием монархического самодержавия.

5. Высшее и епархиальное пресвитерианское управление с участием епископов, клира и мирян — всех на равных правах.

6. Освобождение духовенства от современного унизительного способа содержания, отдающего его во власть кулацких элементов и оскорбляющего его пастырское достоинство. Весь клир, от епископа до причетника содержится общиной организованным путем.

Поместный Собор.

Поместный Собор Православной Российской Церкви созывается в г. Москве в храме Христа Спасителя в Фомине воскресенье 15 апреля нового стиля 1923 г.»

(Живая Церковь, № 10, с. 17–18).

Как видит читатель, в этой программе, очень четко и ясно составленной, нет ничего, что принципиально противоречило бы православию. Нареканиям подвергался лишь первый параграф — живоцерковников обвиняли чуть ли не в несторианстве, упрекая их в том, что они отрицают Божественное естество во Христе. Противники «Живой Церкви» объявили ее на этом основании еретической.

Это возражение противников «Живой Церкви» основано, однако, на печальном недоразумении. Никому из деятелей «Живой Церкви» никогда и в голову не приходило, к их чести, сомневаться в божественности Иисуса Христа. В параграфе первом лишь зафиксирован следующий несомненный факт: в обыденной церковной действительности для массы верующих (среди обрядов и благолепия) Христос запечатлевается в основном в ореоле Своего Божественного величия — человеческие черты Христа Спасителя как-то невольно затмеваются этим сияющим ореолом. В этой связи можно говорить о практическом уклоне в монофизитство — евангельский Христос, в Его Божественной, чарующей простоте, остается непонятным для рядового, неграмотного христианина. О необходимости донести до каждого верующего евангельский образ в Его человеческом обличий и говорит первый параграф программы. Этим нисколько не отрицается, разумеется, Божественная природа Христа.

Ввиду возникших недоразумений П съезд группы «Живая Церковь» внес в параграф 1-й, поправку после слов: «о человеческой природе Христа Спасителя» были поставлены слова: «в соединении с Его Божественной природой».

Так или иначе опубликование программы в № 10 журнала «Живая Церковь» было, несомненно, положительным шагом. Наконец обновленческое движение выходило за рамки поповских склок и принималось за вопросы принципиального значения.

Эти вопросы также стояли в центре внимания вновь возникшей обновленческой организации, принявшей название «Союз общин древлеапостольской церкви» (СОДАЦ).

Летом 1922 года, сразу после раскола, в Москве появилось множество различных кружков, религиозных братств и группировок. Среди них была группа, принявшая пышное наименование «Союз общин древлеапостольской церкви». Название было чистейшей фикцией, хотя бы потому, что никаких «общин» не было, и, следовательно, не могло быть никакого союза, а было просто несколько религиозно настроенных интеллигентов, задумавших соединить христианство с идеей трудовой кооперации, имела место попытка открыть на этих началах артель — по типу мастерской Веры Павловны в романе Чернышевского «Что делать?».

Из всей этой затеи ничего не вышло, и Союз влачил к осени 1922 г. жалкое существование, находясь накануне распада. Но вот в октябре 1922 г. неожиданно к нему примкнул А.И.Введенский. Это было время, когда он находился на перепутье: после разрыва с «Живой Церковью» положение его было крайне неопределенным. «Союз церковного возрождения» (во главе с Антонином) закрыл перед ним двери — монашеская, аскетическая идеология, которую проповедовал Антонин, была противна Введенскому до глубины души. Самая личность Антонина, суровая и властная, подавляла мягкого, слабовольного, неврастеничного интеллигента, каким был А.И.Введенский.

Войдя вновь в ВЦУ, он первое время оглядывался по сторонам, не зная, что предпринять дальше. Между тем личная его популярность все возрастала: его ораторский талант в это время достиг своего зенита — как мыслитель и как деятель он находился в расцвете сил.

Введенский-оратор — это тема для специального исследования. Здесь укажем, что, как и всякий большой талант, Александр Иванович не укладывается в стандартные рамки. Все обычные правила гомилетики, риторики отбрасываются им решительно, целиком и полностью. Никаких вступлений, планов, конспектов — безоружный, без всяких вспомогательных средств, стоит он на трибуне, только общий, самому ему еще неясный план зреет у него в голове. Но вот нисходит на него нечто ему самому непонятное — аудитория исчезает из глаз — он ее не видит, не слышит гула голосов и аплодисментов, он только чувствует ее каждым своим нервом. Великая мысль преображает его лицо — он начинает. Без всякого вступления или пролога — прямо с самого главного — содержание определяет форму выступления. Иной раз это лекция; мысль о величии науки, познающей мир, раскрывающей тайны мироздания, приводящей к Творцу, владеет им. Он говорит о великих открытиях, о новых теориях — с поразительной ясностью, простотой и убедительностью. Даты, специальные термины, сложнейшие понятия высшей математики приводятся им легко, свободно, по памяти, без малейшего напряжения. Горячее увлечение, которое владеет оратором, передается в зал. Самые абстрактные, сухие, непонятные для широкой публики понятия становятся интересными, живыми, конкретными — как бы на волшебной ладье, вместе с этим чудесным, обаятельным кормчим, пускается слушатель в широкое, безбрежное море человеческого познания и слушает, как завороженный, чудесную повесть о том, как неустанным трудом человек через понимание видимых вещей приходит к Богу. И голос оратора крепнет, весь он устремляется вперед, как бы сознавая невидимое. Он говорит уже два часа, и ни в ком ни тени усталости, внимание все возрастает, все более яркой, образной, эмоциональной становится его речь. Глубокая, великая, могучая мысль все более овладевает им.

Но не всегда бывает так. Не