Шрифт:
Закладка:
Второе письмо, более короткое, гласило:
Редактору газеты "Нью-Йорк Трибьюн".
Сэр: Я живу в одной миле от плантации Джорджа Вашингтона П. Кьюстиса, которая теперь принадлежит полковнику Ли, поскольку Кьюстис завещал ее Ли. Все рабы в этом поместье, как я понимаю, были освобождены после смерти Кьюстиса, но теперь находятся в рабстве у Ли. . . . У Кэстиса было пятнадцать детей от его рабынь. Я каждый день вижу его внуков; они темно-желтого цвета. На прошлой неделе трое рабов сбежали; за ними послали офицера, он догнал их в девяти милях по ту сторону Пенсильвании и вернул обратно. Полковник Ли приказал выпороть их. Это были двое мужчин и одна женщина. Офицер выпорол двух мужчин и сказал, что не будет пороть женщину, и полковник Ли раздел ее и выпорол сам. Эти факты я узнал от близких родственников тех, кого били... . .
Ваш,
гражданин
Хотя большинство биографов Ли отвергают эти письма как преувеличенные или просто как необоснованную пропаганду аболиционистов, их трудно игнорировать. Второе, из письма "Гражданин", читается так, как будто его мог написать завистливый или злобный сосед - тот, кто утверждает, что живет всего в "одной миле" от Арлингтона и видит рабов "каждый день", - а не пропагандист аболиционизма. Упоминание о том, что покойный мистер Кэстис наплодил пятнадцать "темно-желтых" детей от своих рабынь, должно быть, было неприятно миссис Ли, и уж тем более Ли, но более длинное письмо, подписанное "А", на самом деле наносит больший ущерб репутации Ли, а также полно мелких деталей, которые можно было получить только от самих арлингтонских рабов. В любом случае Ли решил не отвечать, и это, несомненно, было правильным решением. Как он написал своему старшему сыну Кэстису: "New York Tribune нападает на меня за мое отношение к рабам твоего деда, но я не буду отвечать. Он оставил мне неприятное наследство".
Для Ли кажется нелепым, что он сам бил женщину-рабыню, особенно раздетую до пояса, и это обвинение, возможно, было добавлено двумя корреспондентами; интересно, что оно не было повторено Уэсли Норрисом, когда его рассказ об этом инциденте был опубликован в 1866 году. После появления статьи Норриса Ли написал своему знакомому: "Ни один слуга, солдат или гражданин... не может с правдой обвинить меня в плохом обращении", и это самое близкое к тому, что он когда-либо отрицал обвинения. Браун не без оснований полагает, что определение "плохого обращения" является эластичным и должно учитывать разницу в отношении к телесным наказаниям в наше время и в середине XIX века. Порка непокорных или сбежавших рабов не обязательно считалась "жестоким или необычным наказанием" на большей части Юга - в конце концов, это была эпоха, когда детей часто пороли в школе и дома. "Не жалей дороги и не балуй ребенка", - оставалось широко распространенным убеждением в отношении воспитания детей. Ли не применял телесных наказаний ни к кому из своих детей - он был самым благодушным из родителей, полагаясь на моральное убеждение и хороший пример в воспитании своих детей, - но в середине XIX века люди не брезговали телесными наказаниями, и Ли вполне мог быть в ярости от того, как рабы Кустиса сопротивлялись его реформам и убегали. Ему было унизительно и дорого разыскивать их и возвращать обратно, и он, возможно, решил, что настало время подать суровый пример. Порка была далеко не редкостью: Закон Вирджинии фактически предусматривал порку рабов за определенные проступки. Так что Ли был вполне в своем праве, что бы мы ни думали об этом инциденте, и хотя кажется маловероятным, что он сам занимался поркой, он мог не уклоняться от наблюдения за ней, чтобы убедиться, что его приказы выполняются в точности.
Ли никогда не был энтузиастом рабства, и опыт общения с рабами Кьюстисов еще больше испортил его отношение к этому институту. Он и Мэри спокойно продолжали осуществлять свой план по обучению рабов Кьюстисов, пока одно за другим владения Кьюстисов не были захвачены войсками Союза. Ли выполнили свое обязательство освободить рабов Кэстисов в течение пяти лет, оговоренных мистером Кэстисом, 29 декабря 1862 года, всего через три месяца после того, как президент Линкольн объявил, что подпишет Прокламацию об освобождении, и к тому времени большинство рабов Кэстисов находились за линией фронта.
Трудно сказать, что можно сказать об этом инциденте и о том, что он вызвал несколько разных откликов, кроме вывода, что это был хороший пример моральной двусмысленности и дилемм, которые рабство создавало для тех, кто владел рабами, даже тех, кто, как Ли, был одним из самых благородных и рыцарских граждан на Юге. Рассказ Уэсли Норриса кажется слишком конкретным, чтобы быть полной выдумкой, и хотя он отличается от двух писем в "Трибьюн" в деталях - количестве нанесенных ударов плетью и в том, что Ли лично бил Мэри Норрис, - остается вероятность того, что нечто подобное имело место в Арлингтоне весной 1859 года. По иронии судьбы, Норрис после войны стал работать в Арлингтоне на Национальном кладбище, а его сестра нашла работу "у французского министра в Вашингтоне" - счастливый исход для двух арлингтонских рабов. Что касается окончательного решения по этому эпизоду, то следует обратиться к выбору вердикта в старых шотландских судах, где присяжные могли выбрать один из трех вердиктов: "Виновен", "Не виновен" и "Не доказано", причем последний означал, что присяжные сомневались в обвиняемом, но не были убеждены фактами, представленными им обвинением.
Ли продолжал посвящать свое время ремонту Арлингтона и попыткам сделать владения Кьюстиса самоокупаемыми, если не прибыльными, с небольшим перерывом для участия в военном трибунале в Нью-Йорке. Его военная карьера была более или менее приостановлена по его собственной просьбе, хотя генерал Скотт
