Шрифт:
Закладка:
Командир 46-й стрелковой дивизии генерал Е.В.Козик уверенно сообщил о полной готовности переправочных средств. А через десять минут оттуда приходит член Военного Совета фронта Т. Ф. Штыков, и мы узнаем иное:
– Лодки и понтоны Козика еще около развалин школы. Если не принять мер, их до рассвета не успеют к берегу поднести. Надо, товарищ Бычевский, помочь Козику.
Терентий Фомич Штыков умеет вникнуть в дело. Его на кривой не объедешь. Экспансивный бригадный комиссар Шиншашвили, член Военного Совета Невской оперативной группы, с увлечением докладывает, что во всех частях идет массовый поток заявлений с просьбой принять в партию, везде проведены митинги, все бойцы настроены по-боевому. Штыков, не перебивая, дожидается конца этого доклада, а затем говорит:
– Это верно, товарищ Шиншашвили. И я присутствовал на митинге в одиннадцатой бригаде. Там Артыбаев, казах, хорошо сказал о борьбе всех национальностей за город Ленина. А потом стал я беседовать с ним один на один, он и признался мне откровенно: «Огня не боимся. Пулемета, орудия не боимся. Драться будем. А вот воды боимся. Грести веслами не умеем. Как быть, если лодка тонуть станет?».
– Я комиссару бригады Антонову дал указание выдать казахам побольше спасательных кругов, Терентий Фомич, – оправдывался Шиншашвили.
– И это верно. Бойцы-казахи просят посадить с ними в лодки русских солдат… А потом вы знаете, что когда лодки несли к берегу, то уключины растеряли? А ведь казах даже понятия не имеет, что такое уключина. Пожалуйста, с работниками политотдела займитесь этим, пока не поздно…
Подкрадывается рассвет. Скоро на берегу все должно замереть. А там еще пересчитывают весла, уключины, спасательные круги.
У телефонистов свои заботы: «Болото» не отвечает «Топору», «Топор» – «Сапогу». А все оттого, что провода не успели запрятать поглубже в стенки траншей.
Протащили там лодки и порвали все. В последние минуты устраняются эти огрехи.
Выхожу и я на берег. Считанные часы перед боем. Шагаю по траншеям. Присматриваюсь, где, что и как делается по моей инженерной части. Прислушиваюсь к голосам.
Вот комиссар полка передает бойцам небольшой красный флажок – символ нашего революционного знамени. Бойцы хотят взять его с собой в лодку, а затем водрузить на главном корпусе 8-й ГЭС.
В другом месте слышу разговор о письмах родным:
– Политрук сказал, что нельзя указывать место, где воюешь. А может, это последнее мое письмо!
Бойцу советуют:
– Напиши, что город – известный всему миру, и про реку.
– А если подумают о Волге? Там тоже сейчас бои – будь здоров!
– Ну, брат, Ленинград с другим городом не перепутают.
– Скажи, что воюешь там, где Ленин был…
В понтонном батальоне Гультяева встречаю санитарного инструктора Люсю. Маленькую, с рябинками на лице, с темно-карими глазами. Она обходит командиров, раздает индивидуальные пакеты. Люся хорошо помнит Невскую Дубровку 1941 года. Когда перепадет свободный час и можно будет присесть отдохнуть где-нибудь в уголке тесной землянки, она, вероятно, с болью в сердце вспомнит солдат, которых сейчас уже нет в живых. А о себе, о том, что ей самой завтра придется ползать среди разрывов, перевязывать раненых, таскать на себе тяжелые изувеченные тела, Люся если и задумывается, то только на минутку…
В первые часы форсирования мы со Станиславом Игнатьевичем Лисовским были на разных наблюдательных пунктах: Лисовский – в полосе 86-й стрелковой дивизии на Бумажном комбинате, я – около устья ручья Дубровки, где сосредоточились передовые батальоны 46-й стрелковой дивизии. Установили телефонную связь с комендантами переправ и между собой.
В 16.00 началась артиллерийская подготовка. Одинцов предполагал, что триста орудий и минометов за два часа смогут подавить огневую систему противника хотя бы на время первого рейса. Но он просчитался.
Как только саперы стали подносить понтоны к реке, гитлеровцы произвели массированный огневой налет по самой кромке нашего берега. Заговорила артиллерийская группа противника из района Мустолово, давно пристрелявшая эти места. А мы не можем даже поставить дымовую завесу – на наше несчастье, ветер от противника.
Звонит Лисовский:
– Гультяев вынес понтоны на воду, а пехота на посадку еще не вышла. Ее задерживает огонь противника.
То же самое я вижу и в 46-й стрелковой дивизии. Саперы капитана
С. С. Мороза волоком тянут к воде больше пятидесяти деревянных лодок.
Тут и там среди них взметается земля от минометных разрывов. Уже заговорили немецкие пулеметы.
Звоню на командный пункт дивизии:
– Давайте людей на посадку!
Ответ не очень вразумительный:
– В частях большие потери командного состава. Принимаются меры, чтобы ускорить посадку.
Через десять минут комендант переправы капитан Мороз с тревогой докладывает:
– Вышло из строя много гребцов. Пробито осколками двенадцать лодок. Переправу начал под сильным обстрелом.
У телефона снова Лисовский:
– Дело плохо, Борис Владимирович! У Гультяева уже половина понтонов с пробоинами. На тот берег ушло всего две роты из намеченных семи.
– Какие известия из сто шестого батальона?
– У Соломахина, к сожалению, еще хуже, – слышу глухой голос Лисовского. – Понтоны на воде, но пехота подойти к ним не может…
Начинает темнеть. Но и сумерки не приносят облегчения. В воздух взлетают осветительные ракеты, а вслед за тем опять слышатся злые голоса пулеметов. Они бьют длинными очередями по плывущим лодкам.
Теперь с наблюдательного пункта почти ничего не видно, и я тороплюсь на КП Невской оперативной группы. Он в полутора километрах от берега.
Артиллерийско-минометный огонь противника накрывает 86-ю и 46-ю стрелковую дивизии на всю глубину. В пути то и дело попадаются дымящиеся воронки, подбитая и накренившаяся машина с лодками, раненые солдаты, бредущие в медсанбат.
На КП меня ждут совсем неутешительные сведения. В двух дивизиях с первым рейсом на левый берег ушел, по существу, один батальон вместо пяти по плану. Но хуже всего, что лодки и понтоны, участвовавшие в первом рейсе, обратно не вернулись.
Приехал Говоров. Угрюмо слушает доклад подавленного неудачей командующего Невской группой войск комбрига И. Ф. Никитина: «С переправившимися подразделениями связи нет. Новые батальоны отправлять не на чем».
У Одинцова тоже похвалиться особенно нечем. Докладывает, что огневая система неприятеля до конца раскрыта не была и потому не подавлена.
– Слышу без
