Бой затихал. Зенитки молчали. Отдельные пулеметные очереди из вышек добивали остатки батальона охраны. Склад с боеприпасами и самолеты стояли невредимыми. Со стороны разбитого «Кюбельвагена» в сторону траншеи полз тучный офицер СС. Франц узнал Хайнца.

«Ты смотри, Клаус, какой живучий комбат! Что будем с ним делать?» — послал он мысленно вопрос другу. Ответ последовал через несколько секунд. В голове Франца раздался легкий щелчок, будто включился электропроигрыватель, и Клаус сонливым голосом произнес: «Жаль булочника из Швабии, но он не жилец. Кальтенбруннер изувечит в гестапо. Помоги умереть достойно». — «Ты прав, Клаус, как всегда. Другого выхода не вижу. Достойно умереть в бою нужно заслужить. Пусть даже авансом».

Франц включил ларингофон, отдал команду:

— Единичная цель на одиннадцать, дистанция триста пятьдесят — уничтожить.

Задрожал основной танковый пулемет. Раскаленная настильная струя прошлась по брустверу небольшой траншеи, подняв снежный вихрь, а затем, взяв правее, распотрошила эсэсовца.

— Теперь пора… — офицер достал подготовленную ракетницу и отвел затвор.

— Полковник! Полковник Ольбрихт! — вдруг за спиной раздался окрик.

По голосу Франц узнал Шлинке. «Черт! Что еще стряслось? Когда будет покой? Этот русский из Смерша уже опостылел», — Франц обернулся. К «Пантере» стремительно приближался русский контрразведчик.

— Что случилось, Шлинке? — спросил Ольбрихт раздраженно, сойдя с танка.

— Не кричи. Пришла шифровка из Центра. Читай.

Ольбрихт взял протянутый клок бумаги, мгновенно прочел короткую фразу. Вновь впился в текст, не веря содержанию. Заиграли желваки, шрам натянулся, побагровел.

— Я не пойду на это! — бросил Франц в бешенстве, отдавая шифровку. — Отступать поздно. Операцию доводим до конца.

— Тогда пойдем под расстрел, — произнес Шлинке жестко, но взгляд отвел. Он впервые не знал, как поступить. Москва требовала невыполнимое — прекратить немедленно операцию «Бельгийский капкан». Фюрера оставить в покое. — Пойми, Франц, мы обязаны выполнить приказ, — уже мягче и тише добавил смершевец.

— Нет, Иоганн. Мы смертники: и там, и здесь. Я не хочу больше быть разменной пешкой в вашей кремлевской игре. Мы сами делаем историю и доведем свою игру до конца.

Упрямство Ольбрихта начинало злить Шлинке. Он, сжав кулаки, выдавил:

— Я должен выполнить приказ. И мы его выполним!

— Да пошел ты к черту со своим приказом! — огрызнулся Франц.

— Что? — Константин схватился за кобуру, попытался выхватить пистолет.

— Иоганн, остынь! — рыкнул громче Франц и перехватил руку Шлинке, оторвав от кобуры.

Шлинке дернулся, стиснув зубы, но сопротивляться не стал. Радиошифровка напрочь сковала физические и душевные силы.

— Иоганн, — Франц как можно мягче и спокойнее обратился к русскому офицеру, — операцию нельзя остановить на завершающей стадии. Это просто глупо. Я не могу осуждать вашего Сталина, так как не понимаю ход его мыслей и рассуждений. По моему разумению, захват Гитлера — это железный козырь в его руках на Ялтинской конференции. Но почему русский вождь дал отбой именно в день начала конференции, даже с моей развитой интуицией мне не понять. Это исторический феномен. Несмотря на это, мы доставим фюрера в Москву. Нацистская Германия быстрее капитулирует с потерей вождя. Мы явимся победителями. Кто нас осудит? Казни не будет, поверь мне.

Франц обнял Константина за плечи, взглянул в глаза, встряхнул.

— Ну, решайся. Не упускай шанс остаться в исторической памяти на века.

— Делай, как знаешь… — Шлинке повел плечами и вырвался из объятий Ольбрихта, но остался рядом. — Я не буду чинить тебе препятствий, но и помогать не буду. Бери на себя управление операцией. Вся ответственность за невыполнение приказа ляжет на тебя. Единственное, чем могу помочь, так это потребовать подтверждение текста радиограммы, тем самым потянуть время.

— Это все?

— Да, это все…

Константин, опустив голову, побрел в сторону домика управления полетами.

— Подожди, Иоганн, я с тобой. Кстати, Гитлер как себя ведет?

Шлинке остановился, оглянулся, безучастно промолвил:

— Сидит на стуле, сгорбился, что-то бормочет. Боюсь, тронулся умом. Рыскает глазами по сторонам, затем уставится в стену и буравит, будто хочет прожечь.

— Кто охраняет?

— С ним твой Степан и мой громила-сержант с тремя автоматчиками. Ими руководит Клебер.

— Гитлеру надо вколоть лекарства, они в машине, иначе он не дотянет до Москвы.

— Я дам команду. Пошли, взглянешь на своего фюрера. Жалкое зрелище.

Вокруг домика стояли автоматчики. Вход охранял Следопыт. Лицо застывшее, взгляд строгий. В руках гигант держал пулемет MG-42, готовый к бою, снайперская винтовка — за спиной. Рядом стоял капитан Клебер. Михаил торопливо курил и поглядывал по сторонам. Увидев старших офицеров, подходивших к домику, затушил сигарету, выпрямился.

— Гитлер не сдох? — вдруг вырвался скабрезный вопрос из уст Шлинке.

— Сидит трясется, ни живой ни мертвый, — ответил Михаил.

— Открывай, — Шлинке махнул Следопыту.

Атлант потянул легонько за ручку. Завизжали завесы, дверь распахнулась. Офицеры вошли в притемненный небольшой коридор.

— Кто наверху? — спросил Франц, указав на винтовую лестницу, которая вела на остекленную площадку руководителя полетов.

— Снайпер-наблюдатель и пулеметчик. Вам сюда. Гитлер сидит здесь, в комнате, проходите, — Клебер открыл дверь, пропуская начальство.

Ольбрихт и Шлинке не успели ступить на порог, как на их глазах Криволапов, не замечая входящих, неожиданно подскочил к фюреру и на русском языке в гневе выкрикнул:

— Ну что, скотина! Гитлер капут?

И тут же молниеносным взмахом руки с разворота нанес резкий, хлесткий удар слева в челюсть, сопровождаемый звериным рыком:

— На-а-а, гадина!

Удар был настолько сильный, что Гитлер улетел со стулом в угол, страшно грохоча. Одновременно с его падением раздался вой, характерный для гиены, — мерзкий, противный, жуткий.

Франц и Константин застыли на какое-то мгновение, не ожидая такой выходки от русского коллаборациониста.

Фюрер, ерзая ногами и всхлипывая, отползал к стене. Кровь хлестала из носа, из рассеченной губы и заливала шинель. Он не замечал этого, потрясенный действиями сержанта-танкиста. Но уже опершись о стену, он запрокинул голову с редкими слипшимися волосами и оплывшей левой щекой, зажимая нос пальцами, чтобы приостановить течь крови, вдруг жалобно пролепетал:

— Не бейте меня, господа, не бейте…

— Отставить! — крикнул Ольбрихт, придя в себя после легкого замешательства, и бросился вперед. Он обхватил Криволапова сзади и отбросил в сторону.

Танкист упал. Вскочил на ноги, ощетинился. Рванул на себе широкий ворот танковой куртки, что отлетели пуговицы, и взвизгнул:

— Вот вы как, господин полковник? За мою верность и службу… Вот вы как? Меня… танкиста…

Франц не ответил, отмахнулся рукой и подошел ближе к фюреру.

Гитлер прижимался к стене, запрокинув голову, трясся, всхлипывал, но уже не выл. Увидев, что к нему кто-то наклонился, выпучив правый глаз — левый не открывался, оплыл от кровоподтека, — уставился на незнакомца, щурясь. Дрожащей правой рукой он попытался поправить волосы. Левая рука также подрагивала и непроизвольно билась костяшками