Шрифт:
Закладка:
Генерал в который раз пришел к тому, что давно уже знал по опыту четырех лет войны — исход битвы определит выучка солдат и желание победить. Он был уверен, что с этим у Красной Армии все в порядке.
Старшина потерял счет времени — он не помнил, как долго его допрашивают. Он сидел на стуле перед широким столом, за которым один за другим сменялись офицеры НКВД. Вопросы повторялись: когда и как вы запланировали убийство задержанных? Кто отдал приказ совершить это преступление? Почему вы сначала убили товарища Поскребышева? Где находится тело второго задержанного? Старшина гадал: почему они боятся назвать его по имени. Он даже спросил:
— Какого второго задержанного? Вы имеете в виду товарища Сталина?
Допрашивающий вздрогнул.
— Не вам произносить его имя! — прошипел он.
Иногда офицеров НКВД сменяли люди в штатском — видимо, из главного политического управления, и их интересовало другое: когда вы впервые вступили в троцкистскую ячейку, по приказу руководства которой совершили это убийство? Профессор Громов тоже входит в эту ячейку?
— Хотите знать, кто отдал приказ? — однажды спросил старшина.
Человек из политуправления замер — он уже не рассчитывал услышать голос Ивана.
— Говорите.
— Спросите полковника Сазонова, — продолжил старшина.
— Полковник, в отличие от вас, исполнил свой долг перед родиной!
— Как и я, — ответил старшина.
Один раз его ударили в скулу, свалив с табуретки. Потом усадили назад. «Тебе надо только подписать, — сказали ему, — вот здесь, внизу страницы. Подпишешь?» Старшина кивнул, а когда сняли наручники, одним движением сломал запястье левой руки тому, кто его ударил. Старшину опять вырубили, но после этого больше не били. Почему, гадал он, неужели я такой ценный кадр?
Через пару дней почти непрерывных допросов что-то изменилось — его оставили в покое. Пришла медсестра, осмотрела голову после ударов — от Сазонова и там, в комнате для допросов. Сказала, что сотрясения мозга нет — впрочем, это старшина и сам уже понял. На следующий день один из тех, кто его допрашивал, принес в камеру бумагу, ручку и с каменным выражением лица сказал:
— Изложите вашу версию.
Старшина усмехнулся.
— Может быть, с этого надо было начать?
Офицер, не удостоив его ответом, вышел прочь.
Старшина написал все, как было, ничего не утаивая. К вечеру следующего дня его вывели из камеры, и, ничего не объясняя, усадили в машину, подъехавшую к выходу из «матросской тишины». На окнах были шторки, так что заметить, куда его везут, старшина не смог. Ехали недолго, меньше получаса. Когда машина остановилась и двери открылись, стало ясно, что они во внутреннем дворе большого здания. Под охраной старшину провели в это здание, и, оставив в небольшом кабинете с зашторенными окнами, велели ждать.
Ждать пришлось довольно долго, больше двух часов. Слегка отодвинув штору, старшина увидел внутренний двор, в который его только что привезли. Теперь этот двор можно было рассмотреть лучше, и у старшины появились догадки, где он находится. В какой-то момент вошла пожилая женщина в строгом деловом костюме, и, ни слова не сказав, поставила на Т-образный стол стакан чая и разнообразные бутерброды, сложенные в большой тарелке.
— Это мне? — спросил Иван. Женщина кивнула.
В животе у старшины заурчало. Подождав, пока женщина выйдет, Иван быстро прикончил еду, и впервые за многие дни почувствовал сытость.
Наконец, за дверью послышались мужские голоса, что-то быстро обсудившие, и в кабинет вошел человек, которого старшина, конечно, знал. Это был хозяин Лубянки.
Сев за стол, он открыл папку, которую принес с собой, и положил перед собой то, что написал старшина. Потратив на чтение несколько минут, хозяин отложил исписанные листы и поднял взгляд на старшину.
— Расскажи мне о нем, — приказал он.
О ком, хотел было спросить старшина, но тут же понял, что от него требуется. Да, но с чего начать?
— Как он выглядит? — спросил хозяин. — Похож?
Старшина кивнул.
Хозяин Лубянки ткнул пальцем в лист, лежащий перед ним.
— Тут написано, что ты вел его четыре часа до точки перехода. Если это правда, почему он не перешел вместе с остальными? Почему скрылся?
У старшины пересохло в горле. Его просят оценить поступки товарища Сталина… то есть не нашего Сталина, тут же поправил он себя, а другого. Но другой похож на нашего? Или не похож?
— Есть одно объяснение, — сказал хозяин, видя его замешательство, — самое простое. Он испугался. Согласен?
Старшина не знал, что сказать. Хозяин прошелся по кабинету.
— Он шел с тобой четыре часа по бездорожью, и это в шестьдесят семь лет. Значит, несмотря на возраст, он в хорошей физической форме. Верно?
— Верно, — подтвердил старшина.
— О чем вы говорили, пока шли?
— Об истории последних лет.
— Что ты рассказал?
— О пятнадцатом съезде, исключении Троцкого из партии и его ссылке. Потом об индустриализации…
— Он тебе поверил?
— Не сразу, — признался старшина, — но под конец он сказал, что если я все это выдумал, то я гений.
Хозяин рассмеялся.
— Нда… — сказал он после паузы, — вряд ли ты придумал эту фразу…
— Вы верите, что я его не убивал? — повинуясь порыву, спросил старшина. Он понятия не имел, чем может закончиться этот разговор.
Хозяин, не отвечая, вернулся к папке, и еще раз пролистал ее содержимое. Вытащил один лист.
— Здесь сказано, что ты спрашивал, кто отдал приказ стрелять в задержанных, — сказал он спокойным, с металлической ноткой, голосом. Пенсне холодно блеснули, когда хозяин поднял взгляд на старшину.
— Да, — отпираться не имело смысла.
— Если еще раз задашь этот вопрос, ты покойник, — обыденным тоном сообщил хозяин, — ты понял?
— Понял, — подтвердил старшина. Он чувствовал, что ему объявляют приговор.
— Сейчас главное слово — за армией, — продолжил хозяин, — но, когда мы победим немцев, пойдут… другие процессы. Политические. В общественной жизни освобожденных территорий троцкистам не место. Им вообще не место в стране.
Старшина слушал, боясь упустить слово.
— Наши товарищи, которых режим Троцкого подверг незаконным репрессиям, будут восстановлены в правах. Это будет справедливо.
— И товарищ Сталин тоже?
Воцарилась мертвая тишина. Хозяин, блеснув пенсне, в упор смотрел
