— Такого уговора не было! Ратные твои, князь, скрытно литовские хутора грабят! Когда звал нас, клялся: делить взятое поровну! Роту рушишь, князь!

Лев, в тёмно-синем жупане, наброшенном поверх белой сорочки, в высокой островерхой шапке на голове, по привычке зло кусал усы.

Глеба шумно поддерживали смоленские бояре, расположившиеся на кошмах возле войлочной стенки вежи.

— Не хотим боле с тобою вместях воевать! — выпалил тяжело поднявшийся Роман Брянский.

Суровый старый воин с откровенным осуждением смотрел на молчаливого галицкого владетеля, глаза которого боязливо бегали из стороны в сторону. В чертах лица Романа было много общего с княгиней Ольгой — такие же слегка выдающиеся скулы, такие же волосы цвета пшеницы, такие же светлые очи. Только нос у князя был прямой, долгий, как на иконах греческого письма.

— Плёхо, плёхо делай, бачка! — вторил ему осторожный татарский темник. — Моя с твоя — не ходи больсе! Моя — сама ходи!

— Верно! — хором поддержали смоляне.

Лев смолчал, зато внезапно вспылил сидящий рядом с братом златокудрый красавец Мстислав:

— Лжа! Не было сего! Никого мы не грабили! Поклёп возводишь на нас, князь Глеб!

Снова все разом заспорили, отборный мат повис в спёртом, продымленном воздухе вежи.

— Тихо! Довольно! — перекрывая шум, взял слово Владимир Василькович Волынский.

Высокий, молодцеватый, без бороды, которую он брил по западной моде, всегда державшийся горделиво, независимо, уверенно, он невольно внушал уважение к себе и у татар, и у русских бояр, и у князей-родичей.

— Ответь нам, князь Лев, верно ли обвиненье? Правда ли, что ты али люди твои грабили литвинов? — вопросил сын Василька.

— Я о том не знаю, — угрюмо буркнул Лев.

— Так разберись! — прикрикнул Глеб. — Али ты что, вовсе власти над своими боярами не имеешь?!

Лев вскочил на ноги, как ужаленный. Нет, уж это было слишком! Не помня себя, задыхаясь от ярости, он прорычал:

— Вон отсюда! Все ступайте! Как смеете? С князем так говорить! Я вам — не подсудимый, не коромольник! Не желаете воевать — что ж, без вас управимся! В порты, видно, наложил ты, Глеб, вот и болтаешь тут невесть что!

Князь Глеб, не выдержав, грохнул кулаком по стольцу.

— Ох, и мразь же ты, Лев! Не князь ты вовсе, но атаман разбойничий! Ведай: отныне и до скончания дней земных ворог ты мне первый! Как посмел такое молвить?!

— А ты не оскорблял меня тут будто! Князёк обнищавший! Попрошайка татарская! — цедил сквозь зубы Лев.

Они чуть было не сцепились друг с дружкой. Кто-то из дружинников уже приздынул из ножен саблю. И бог весть, что могло случиться, но вмешались Роман с Владимиром. Первый стал успокаивать смолян, второй с упрёком обратился ко Льву:

— Стыдись, князь!

Лев, уже остывший, хмуро молчал.

Он исподлобья смотрел, как союзники один за другим выходили из вежи, и понимал, что задуманный им поход на Литву сорван. Ещё он знал, что вёл себя, как мальчишка, что оттолкнул от себя не столько смолян и князя Романа (его он вовсе не брал в расчёт), но рассорился с монголами Менгу-Тимура, а это было намного важней и страшней.

После, как только в веже остались одни галичане и волыняне, Лев подозрительно, искоса оглядел своих бояр и подошёл к Мирославу.

— Признавайся: ты хутора разорял?! Ночью, с людишками своими?! Ну!

Мирослав, бледный от страха, рухнул на колени.

— Прости, княже! Бес попутал! — жалобно запричитал он. — Не губи! Послужу тебе верно! Вот те крест!

Лев сорвал с шеи Мирослава золотую гривну, швырнул её оземь.

— Ты, падаль! Стервятник! Жаба! Ненавижу! Из-за тебя! — Князь задыхался от гнева.

Не удержавшись, он выхватил саблю и занёс её над головой боярина. Владимир перехватил его руку, крепко стиснув запястье своей могучей десницей.

Лев притих, вбросил саблю обратно в ножны.

— Изыди! — приказал Мирославу. — И чтоб ноги твоей больше на Червонной Руси не было! Сёла твои отдам другим! Верным и честным!

За Мирослава никто не заступился, лихоимец не заслуживал жалости. Даже те, кто были его друзьями, такие, как Арбузович и угр Бенедикт, те, с которыми Мирослав вместе совершал ночные набеги, предпочли промолчать.

Не поднимая очей, Мирослав, грузно ступая, вывалился из шатра. Лев злобно сплюнул ему вслед.

— Что делать будем? — обвёл он недовольным взглядом братьев и бояр. — Говори ты, Низинич.

— Пойдём к Слониму, возьмём его. Поквитаемся с Трайденом за Дрогичин. Так думаю, — предложил Варлаам.

Его поддержали Мориц и Калистрат.

— Я с волынянами иду на Турийск. Ближе, один дневной переход, — коротко бросил Владимир.

— А ты? — Лев упёрся гневным взглядом в младшего брата.

— А я с тобой, — как-то легко и весело ответил ему Мстислав.

— Подождём, когда уберутся эти. — Лев презрительно качнул головой в сторону лагеря союзников. — Тогда и выступим на рысях.

— Княже! Дозволь! — попросил слова Калистрат. — Отбери у Мирослава грабленное, пошли мунгальскому темнику. Пусть бы не ярился на нас, не упрекал.

— Правильно! — крикнул Арбузович.

«Пускай берут у Мирослава, моего б не тронули», — думал боярин, беспокойно озираясь.

Лев согласно кивнул.

...Поход на Литву не кончился ничем. Галичане и волыняне заняли после недолгой осады Слоним и Турийск, ополонились и вернулись в свои земли. С Трайденом, после череды непростых переговоров, сотворили мир. Казалось, жизнь возвращалась в ставшую за последние годы привычной мирную колею. Но так только казалось.

53.

Варлаам снова возвращался в Перемышль. После изгнания Мирослава Лев назначил его на место опального тысяцкого. Неторопливо, пустив мохноногого Татарина шагом, ехал Варлаам во главе небольшого приданного ему отряда через холмы Подолии. Стояло жаркое лето, солнце жгло неимоверно, непрерывно хотелось пить. Под копытами коней шуршали иссушённые высокие травы. Благо, когда на пути попадалась какая-нибудь изрядно обмелевшая речка. Скакуны вместе с всадниками погружались в приятную прохладную воду, тело отдыхало, наступало состояние некоего блаженства. Но за рекой опять выстраивались долгой чередой холмы с крутыми песчаными террасами, опять неистово палило раскалённое светило, опять сухо шуршала выжженная трава. Временами поднимался ветер, в лицо летела густая белая пыль, оседала на дорожном вотоле, неприятно скрипела на зубах. Так, весь мокрый от пота, с пропылённым лицом и запёкшимися губами, и