Мне не оставалось ничего, кроме как принять руку. Притворяться, оттягивая время. Я лишь успела поймать напряженный, пугающий взгляд Нордер-Галя, поднялась. Тот так и стоял на колене, утопая в остатках черного дыма, который все еще лениво выползал из-под метатора, по обе стороны от него замерли гвардейцы. Я не понимала, что здесь произошло, почему он на коленях, но сейчас заботило вовсе не это. Сейчас я думала лишь о том, сколько мне удастся продержаться, прежде чем меня разоблачат. Если бы во мне было чуть больше позитива — я бы делала ставки против себя же самой: минута, пять минут, а, может, целый щедрый час…

Я выпрямилась так, что заломило позвоночник, задрала голову. Старалась держаться в соответствии с повадками этой гадины. Пренебрежение и высокомерие… Фальшивое показное смирение перед стариком… Но меня разоблачат сразу же, едва я скажу что-то большее, чем заученную формальную банальность.

Но выбора не было. Я стояла перед стариком и ощущала его пристальный тяжелый взгляд. Он будто пытался понять, кто перед ним: его обожаемая дочь или безродная девка с битым геном? Пока еще он не знал ответ — это хорошо прочитывалось по напряженному желтому лицу. Я не видела его пугающих зрачков, но уже представляла, что вероятнее всего в эту минуту они уменьшились до точек и жалили, будто метали иглы.

Я была наивной… Слишком наивной. Отмерила себе срок до разговора… Я вздрогнула, чувствуя знакомую тяжесть на плечах. Конечно, старик прощупывал меня своей неведомой силой, пытаясь понять, кого скрывает эта оболочка. Снова по мне взбирались мохнатые паучьи лапки, легко касались со всех сторон. И вместе с ними к горлу подбиралась обреченность, которая зародилась внутри горячим комком и стремилась к груди, будто искала выход. Свежее знакомое ощущение… Слишком свежее… Плотное тепло медленно поднималось, замерло где-то в районе шеи, в пищеводе, разливалось в плечи, будто создавая границу между инородным давлением и моим телом. И становилось легче. Я не мигая смотрела на архона, наблюдала, как едва заметно изменяется его лицо, смягчается взгляд. Это придавало оптимизма.

Я не понимала, как это у меня получалось, выходило на какой-то природной интуиции или была виновна память тела. Или какая-то иная память… Впрочем, разве механика имела сейчас значение? Я могла собственной волей остановить воздействие архона. Сама! Без его проклятой дочери! И, кажется, это давало шанс. Если старик признает меня — как дочь архона, я смогу беспрепятственно добраться до границы. Я смогу вернуться домой. Домой!

Я постаралась сосредоточиться. Глубоко вздохнула, задрала голову еще выше. Я старалась снять невидимую тяжесть со своих плеч, поднять над головой. Сбросить. Я старалась сконцентрироваться на теплом комке, который ощущала, подбросить его, как упругий мяч.

Тепло вырвалось сквозь приоткрытые губы с дыханием, и в тот же миг я заметила, как старик вжался в спинку своего кресла, словно его поразило ударной волной. Почти так же, как в первую нашу встречу. И сейчас я снова увидела, как преобразилось его лицо, как потеплели глаза. Он с трудом поднялся, с усилием опираясь на руки, сделал шаг вперед:

— Сокровище мое, это все еще ты.

Он был неподдельно рад, как-то странно, по-человечески. А я едва сдерживала дрожь. Что я теперь должна делать? Что говорить? Я снова и снова мысленно обращалась к Этери, пытаясь найти ответ. Не придумала ничего лучше, как повторить то, что делала эта стерва каких-то полчаса назад. Я поймала сухую руку старика, коснулась губами:

— Долгой жизни моему архону и отцу.

Тот просиял какой-то мучительной улыбкой и прижал меня к себе:

— Сокровище мое…

Но тут же разжал объятия, будто опомнился. Мне казалось, подобное малодушие не по рангу старику. Он нервно махнул рукой:

— Стул! Немедленно стул!

Распоряжение выполнили не мешкая. И всего через несколько секунд я уже сидела рядом с «отцом», окидывая взглядом склоненные головы. Нордер-Галь по-прежнему стоял на коленях, вскинул голову, когда раздался голос старика:

— Поднимись, Нордер-Галь.

Тот подчинился. Выпрямился, открыто смотрел на своего правителя. Но молчал. Видно, не имел права говорить до тех пор, пока его не спросят.

— Как ты узнал, Нордер-Галь? — архон подался вперед, руки до судорог вцепились в резные подлокотники кресла. — Отвечай! Будто только этого и ждал. Даже моя гвардия не успела сориентироваться.

Нордер-Галь сглотнул, черты заострились от напряжения:

— Почуял запах гари, мой архон. Я много часов провел рядом с работающим метатором, чтобы понять, что в этот раз что-то пошло не так.

Старик молчал. Выдерживал длиннющую паузу, наблюдая за малейшими изменениями на его бледном лице. Наконец, откинулся на спинку кресла:

— Ты угробил моего лучшего медика.

Нордер-Галь вскинул голову:

— Процесс уже был запущен, и прибор не мог пустовать. Кто-то должен был остаться внутри. Я готов понести любое наказание, мой архон. Я склонюсь перед вашей священной волей, как склонялся всегда.

Архон вновь молчал, будто тянул жилы из всех окружающих. Наконец, подался вперед:

— Ты доказал свою преданность, Нордер-Галь. Моя дочь заблуждалась — теперь я вижу это совершенно ясно.

Нордер-Галь опустился на колено, коснулся правой рукой левого плеча:

— Я ваш преданный слуга, мой архон.

Старик кивнул:

— Ты можешь приблизиться к ней.

Нордер-Галь поднялся, сделал шаг и склонился передо мной. Я молчала, лишь смотрела на него, изображая вселенскую надменность — я понятия не имела, как себя вести. Он поднял голову, вглядывался в мое лицо. Поймал мой взгляд и ощутимо содрогнулся всем телом, заставив меня похолодеть. Застыл в гнетущем молчании, будто увидел привидение. Не знаю, что он видел, но мной завладел такой страх, что я забыла, как дышать.

Глава 38

Я шагала по гулкому коридору под барабанную дробь собственного сердца. Торопилась, мечтая скорее запереться, отгородиться куском темного кованого металла. Нужно вернуться в комнаты Этери… И наконец остаться в одиночестве, о котором я уже не смела даже мечтать!

Я не могла понять, уловил ли старик пугающее смятение Нордер-Галя? Оставалось лишь надеяться, что радость застила его глаза. Но я едва не умерла в очередной раз, понимая, что Нордер-Галь наверняка раскусил меня. Такой взгляд мог значить только это. Это было неизбежно — он знал меня лучше всех присутствующих. Меня саму, а не ту химеру, которой я была совсем недавно.

Но почему он смолчал? Ни слова, ни намека… Его жемчужные глаза были полны такой холодной тоски, такого разочарования, даже боли…