Шрифт:
Закладка:
Изнасилования были составной частью пиратской жизни. О них мечтали во время долгих переходов, они были главной темой ежедневных разговоров, ими без конца хвастались, смаковали подробности. Портовые проститутки, отдаваясь клиентам с безразличной привычностью, не доставляли столь острого наслаждения, нарочитые выражения страсти никого не обманывали. Вопли и слезы насилуемой, ее живое сопротивление изрядно украшали процесс. Поэтому, ворвавшись в деревушку или городок, пираты первым делом истребляли мужчин, а затем сразу же принимались за женщин. Грабеж начинался после того, как удовлетворенная похоть опускала голову.
К тому времени Барбаросса уже успел понять, как устроены семейные отношения мусульман. В Османской империи женщина была неодушевленным предметом, который мужчина приобретал весьма несложным образом. Если уцелевший на полях сражений аскер или пират, которому опостылела бродячая жизнь на корабле, решали, что пришло время остепениться и завести семью, они попросту покупали себе жену. Покупали за глаза, по описанию свата. Видеть женщину до свадьбы считалось недостойным и всячески порицалось.
Иногда паре везло, и брак получался более или менее терпимым. Однако в большинстве случаев совместная жизнь быстро превращалась в ад. С точки зрения Барбароссы, что в первом, что во втором случае мусульманские семьи заслуживали глубокого сострадания. Женщине приходилось обслуживать и ублажать чужого, нелюбимого мужчину, а ему, в свою очередь, сосуществовать под одной крышей с навязанной обстоятельствами нежеланной вещью.
С одной стороны, эта вещь производила на свет детей, что хоть как-то оправдывало потраченные на нее средства, придавая смысл ночам, проведенным в общей холодной постели. С другой – она постоянно молчала, что делало отчужденность невыносимой.
Турецкие женщины были отталкивающе податливы, всегда и во всем соглашаясь с мужчиной, но предпочитали молчать, справедливо полагая, что слова увеличивают отчуждение. Неграмотные, необразованные, примитивные игрушки! Доступность и покорность не приближали, а отталкивали от них мужей, вызывая скуку и отвращение. И даже если волею случая внешность жены нравилась мужу, отчужденность, полная неприязни и обиды, всегда оставалась, придавая горький привкус любому кушанью.
Большинство мужчин мирились с этим. Турция была страною воителей, а для воина не существует такого понятия, как домашний очаг. Он не привык делиться мыслями и чувствами, да у него и не водится таковых. О воинских победах или неудачах проще разговаривать с соседом по шатру, с ним же приятнее поднимать заздравную чашу или хлебать скудное варево во время походов. Сражения, бешеные скачки, охота не вызывают душевных порывов. Те, кто хотел жизни духа, уходили в медресе, где женщину именовали сосудом, полным нечистот.
Во время коротких роздыхов между сражениями аскеры насиловали женщин или покупали услуги презренных проституток, а семью устраивали, когда султан распускал войско.
Сразу после того, как затихли стоны добиваемых испанцев, Чипиона наполнилась истошными воплями женщин. Не щадили никого, жертвой насилия пало все немужское население городка, от десятилетних девочек до беззубых старух. Вволю натешившись, пираты принялись очищать город. Брали только золото и серебро – монеты, украшения, посуду – то, что можно было легко сбыть в лавках Танжера, Туниса или Стамбула.
Грабеж длился до полуночи, а к утру «Слава Аллаха» уже была далеко в океане. Проведя месяц в Танжере и спустив до нитки всю добычу, пираты вернулись к берегам Испании. На сей раз, спустя почти месяц патрулирования, их жертвой стала купеческая каравелла, неспешно идущая вдоль берега. Судно везло груз в Геную и сдалось после первого залпа «Славы Аллаха». Моряков безжалостно побросали в шлюпку и пустили до верной смерти носиться по морю без воды и паруса, часть пиратской команды перешла на захваченную каравеллу, и оба корабля отправились в Малагу, под защиту пушек Гранадского эмирата.
Так прошло полтора года. Как-то раз, выйдя из Тетуана, «Слава Аллаха» заметила в море каравеллу под испанским флагом. Ночной шторм унес ее далеко от родных берегов, и каравелла, подняв все паруса, улепетывала домой. Но куда ей было тягаться с быстроходной караккой!
– Добыча сама идет в руки, – недовольно хмыкнул Барбаросса. Его команда еще не успела отойти от недельной стоянки в Тетуане, а захват купца означал возвращение в порт и снова несколько ночей беспросветной гульбы. После каждого такого отдыха проходил не один день, пока пираты возвращались в боевое состояние. Но делать было нечего, отказаться от преследования капитан не мог.
Солнце едва успело перевалить через зенит, как испанская каравелла оказалась на расстоянии пушечного выстрела. Обычно купцы сдавались без боя, а тут, к вящему удивлению Барбароссы, каравелла принялась обстреливать «Славу Аллаха». Раскаты ее орудий пробудили еще не успевших протрезветь пиратов. Первые два ядра пролетели мимо, а вот от следующего залпа каракка содрогнулась – ядра угодили прямо в ее высокий борт, проделав в нем две основательные пробоины.
Барбаросса рассвирепел, теперь стоянка в Тетуане из возможной стала необходимой.
– Орудия левого борта к бою! – заорал он громовым голосом. «Слава Аллаха» нагнала каравеллу и пошла параллельным курсом.
– Огонь! – крикнул Барбаросса, и каракка будто взорвалась: десять пушек левого борта дали залп прямой наводкой по нахальному испанцу. За мгновение до того, как клубы белого дыма скрыли каравеллу из виду, Барбаросса успел прочитать ее название – «Гвипуско», тот самый корабль, который записка, доставленная две недели назад голубиной почтой, просила беспрепятственно пропустить, о чем он успел забыть начисто и вспомнит только спустя полдня, удобно устроившись в своей каюте на кушетке, обитой тисненой сарагосской кожей.
Часть IV. На море и на суше
Спрыгнув в шлюпку и оттолкнувшись веслом от борта каракки, Сантьяго вдруг оказался отделенным от людей необычностью своего положения, и эта преграда показалась ему непреодолимее каменной стены. Пираты что-то кричали вслед, некоторые делали неприличные жесты, а один, особенно яростный, взобрался на планшир, обнажил волосатую задницу и демонстративно испражнялся в знак презрения к испанскому гранду, выскользнувшему из их рук по непонятной прихоти Барбароссы.
Странное чувство охватило Сантьяго с непреложной ясностью внезапного откровения: он остался один на один со стихией и полностью отделен от всего человечества! Отношения с морем и его обитателями стали куда реальнее, гораздо ощутимее и несравненно важнее отношений с двуногими существами, хоть они и находились еще совсем неподалеку от него. Ему так хотелось громко выкрикнуть – проваливайте ко всем чертям! – но, бросив взгляд на искаженные злостью рожи пиратов, он не осмелился произнести эти слова даже шепотом.
Повернувшись спиной к кораблю, Сантьяго решительно взялся за дело. На точно такой же шлюпке он провел не один день во время учебы в Навигацком. Руки сами знали, как поступать: вытащив
