Избрание Астрова и Чайковского было простым лицемерием, так как ясно, что прибыть в Сибирь они могли не раньше как через несколько месяцев. Назначение же генерала Алексеева заместителем Болдырева было явной бестактностью со стороны самого Болдырева: по их взаимному удельному весу естественно было бы избрать Алексеева директором, а Болдырева его временным заместителем; как Верховный главнокомандующий, генерал Алексеев мог свободно оставаться при Добровольческой армии, если бы не захотел ехать в Сибирь и оттуда объединять военные действия, что для Болдырева из Сибири было неосуществимо. Если бы Директория не избиралась исключительно по признаку партийности, то, несомненно, в состав ее должен был бы войти генерал Хорват, как знаток Дальнего Востока и как человек, пользовавшийся там большой популярностью.

Избранная Директория была признана Уфимским совещанием как «единственный носитель верховной власти на всем пространстве Государства Российского» до созыва Учредительного собрания. Представители англичан в Сибири, Ольстен и Нокс, французов – Пишон и Буржуа, и чехов – Павлу приветствовали создание Директории, которая, кстати сказать, избиралась под сильным давлением чехов, грозивших уйти с фронта, если соглашение не состоится.

Кроме Астрова, к тому же отказавшегося от избрания, Вологодского, Болдырева и Алексеева, все директора и заместители были социалистами и получили от партии особые инструкции, которые обязаны были исполнять, хотя бы они шли вразрез с государственными интересами. На этом-то Директория вскоре и споткнулась.

Деникин отказался признать Директорию всероссийскою властью «как ответственную и направляемую Учредительным собранием первого созыва, возникшим в дни народного помешательства и не пользующимся ни малейшим авторитетом». Генерал Алексеев прислал Директории «искреннее поздравление», но на избрание его заместителем Болдырева никак не реагировал.

Хорош или плох был выбор Директории и самое ее установление, важно то, что на этот раз в России наряду с большевистской властью появилась другая, антибольшевистская, стремившаяся к свержению первой, и притом не самочинная, не рожденная путем военного насилия, а все же кем-то выбранная, не встретившая протеста со стороны населения. Особенно ценным для новой власти являлось признание ее за таковую уральскими, оренбургскими и забайкальскими казаками, заподозривать которых в легкомысленности или неискренности оснований не было. Это подводило под Директорию своего рода фундамент, которого никогда не имела Добровольческая армия в ее претензиях на всероссийскую власть. Несомненно, генерал Деникин был не прав, отказавшись признать Директорию, как не прав он был впоследствии в промедлении признания власти адмирала Колчака. Чистота знамен и лозунгов добровольцев не могла пострадать от подчинения Директории, хотя бы она и была «ответственна и направляема» Учредительным собранием, чего в действительности и не оказалось, ибо дело заключалось не в «средствах», а в «цели». Если Директория ставила себе целью свержение большевиков, то всем, жаждущим того же, надо было идти вместе с нею, доколе она от поставленной цели не уклонялась. Какой толк вышел из того, что когда-то граф Шамбор не пожелал уступить в вопросе о трехцветном знамени. Если он считал, что его воцарение нужно Франции, а не ему лично, то он обязан был уступить и отказаться от белых лилий. Наша общая цель была свергнуть большевиков и потом уже разбираться в вопросах управления, поэтому не следовало ни отворачиваться от Скоропадского, ни заниматься местничеством с Красновым, ни открещиваться от Директории или впоследствии медлить с признанием власти адмирала Колчака. Положение Деникина оказалось бы не из уютных, если бы Директория была признана как всероссийская власть иностранными правительствами. С его стороны было бы дальновиднее и государственнее самому ходатайствовать перед союзниками о признании в первом случае Директории, во втором случае Колчака как верховной власти. Ведь такое признание придавало бы устойчивость ему самому, как агенту этой власти, и выводило бы Добровольческую армию из положения партизанства.

Первые шаги Директории

Как только состоялось избрание и Директория собралась в Омске, она объявила себя всероссийским правительством и оповестила об этом все русские посольства и иностранные правительства, уверенная, что последние ее немедленно признают. Хотя признания и не последовало, но все же союзники отнеслись к Директории сочувственно, аккредитовали при ней своих «высоких комиссаров» и обещали поддержку в борьбе с большевиками, сделав лишь оговорку, что делают это в целях скорейшего продвижения чехов в Европу. Несомненно, такая оговорка была лишь формальностью, и скрытая цель союзников заключалась в их желании восстановить русский фронт против Германии при помощи Директории. Ведь никто тогда не думал, что через два месяца Германия капитулирует и Россия потеряет для союзников всякий интерес, кроме выжимания из нее процентов по долгам.

Окончив организационный период, Директория назначила новых министров, в числе коих военным министром был сделан адмирал Колчак. Работа в министерствах не клеилась, чему не надо удивляться, так как у власти – люди, даже и близко к какому-либо управлению не подходившие. В омских министерствах министерского было не больше, чем в любой уездной управе. Управлению приходилось учиться с азов. Возможно, что постепенно дело наладилось бы, если бы не партийные инструкции, связывавшие директоров. Адмирал Колчак открыто заявлял, что с социалистами работать невозможно; торгово-промышленные круги Директории, из-за ее социалистического состава, не доверяли; офицеры волновались, так как Чернов уже приступил к разоружению и русских, и чешских войск, объявил офицеров реакционерами, протестовал против погон и чинопочитания. За два месяца своего существования Директория ни в ком не нашла ни доверия, ни сочувствия; она отцветала, не успев расцвести. В Омске зрело брожение в казачьих и офицерских кругах. Нужен был только толчок для взрыва. Он, к сожалению, скоро нашелся, и взрыв произошел. Я потому говорю «к сожалению», что выгоднее было бы дать Директории умереть естественной смертью, тогда не было бы последовавшей за переворотом смуты.

Переворот 18 ноября 1918 года

Пустячный случай ускорил ход событий. 16 ноября, по случаю приезда в Омск французского генерала Жанена, был устроен в общественном собрании банкет, на котором подвыпившие офицеры потребовали и настояли на исполнении народного гимна после исполнения Марсельезы. Лидерам партии социалистов-революционеров не понравилась эта, как они называли, «монархическая молитва» (принято считать, что требование исполнения гимна после 3 марта 1917 года есть признак махровой реакционности; забывают при этом, что в этих случаях гимн, не заключая в себе никакого словесного содержания, сохраняет за собой духовное значение, как напоминающее о днях славы и величия России и как противовес Интернационалу или хотя бы Марсельезе, которую с первых дней нашей революции начали исполнять вместо народного гимна), и они предложили адмиралу Колчаку арестовать казачьих офицеров Красильникова, Катанаева и Волкова. Дело было, разумеется, не в гимне, за который было бы нелепо арестовывать, а в