в стакане. Полка слегка скрипит.

Доктор-американец в долгой ночи не спит.

Быстро, как в лихорадке, словно спеша успеть,

Что-то строчит в тетрадке, полной уже на треть.

Прямо напротив – дама, зрящая чрез вуаль

То ль на соседа прямо, то ль сквозь соседа вдаль.

Кажется, молодая. Нервно ее рука,

Бледная и худая, тискает ткань платка.

Доктору нету дела в том, что с начала дня

Так она и сидела, слова не пророня.

Что ей уснуть мешает, кто ее разберет?

Лампа слегка мерцает. Поезд летит вперед.

Севший в Чите поручик также не смежит век,

Как и его попутчик, некий восточный бек –

Так он сказал при встрече: родина, мол, Ташкент,

Только в манере речи слышен иной акцент,

И через эти щелки спит он иль нет, пойми!

Что у него на полке в ящике, черт возьми?

Из багажа сочится странный какой-то дух…

Что-то должно случиться, или одно из двух.

В третьем купе, во мраке, молча сидит один

Немолодой, во фраке, выбритый господин.

Признанный гость в столице многих почтенных мест,

Орден в его петлице, алый на шее крест.

Белые, как перчатка, пальцы холеных рук,

Перстень, на нем печатка – герб, заключенный в круг.

Свет у него погашен – верно, глаза болят…

Но отчего так страшен, так неподвижен взгляд?

Юноша в коридоре, лбом упершись в окно,

Замер, как будто в горе. Так он стоит давно,

Но на губах – улыбка, вызов ненастной мгле,

Хоть отраженье зыбко в черном ночном стекле.

Две непокорных прядки выбились у виска.

«Все ли у вас в порядке?» – голос проводника.

«Alles in Ordnung, danke». Тихие прочь шаги.

Станции, полустанки? Нет, не видать ни зги.

Там, за стеклом нагретым – тысячи верст глуши…

Ломкая сигарета тлеет в ночной тиши,

А в глубине жилета – лишь протянуть и взять –

Черного пистолета твердая рукоять.

Что-то как будто чуя, под паровозный свист

Едущий из Чанчуня бритый монах-буддист

Замер, скрестивши ноги в желтых своих штанах…

Даль дорогой дороги как оплатил монах?

Все остальные люди этой порою спят,

Медленно дышат груди, вялые рты храпят.

Заперты по вагонам, вырваны от основ,

Два или три – со стоном, но большинство – без снов.

Спят, позабыв устало тайны, интриги, страсть,

Пламени и металлу отданные во власть,

Планы не вспоминая, раны не бередя,

И ничего не зная, и ничего не ждя.

Спят они в первом классе, спят они во втором.

Поезд стучит по трассе. Доктор скрипит пером.

Что-то должно случиться. Ночь все темней, темней.

Поезд сквозь вьюгу мчится и пропадает в ней.

Вадим ЗАВАРУХИН

* * *

Приснился бог. Он мыл посуду,

что оставалась со вчера,

когда решил я, что не буду

посуду трогать до утра.

Сквозь сон я шум воды услышал,

подумал, дождь или потоп.

Во сне проснулся я и вышел

на кухню, разобраться чтоб.

На кухне бог земного мира

мою посуду домывал

и парафраз из «Мойдодыра»

под нос негромко напевал.

С насмешкой, еле уловимой,

Всевышний сухо поручил:

«Сковороду попозже вымой.

Засохла шибко, замочил».

Порой сознание способно

во сне поверить чудесам,

и стало как-то неудобно:

«Зачем вы, боже, я бы сам…»

А бог в ответ: «Самей видали».

Ладони вытер о подол

и пошагал, обут в сандали,

припомнив мне немытый пол.

О, эта мудрость тонких правил –

уйти, не хлопая дверьми!

Бог улыбнулся и добавил:

«Проснешься – кошек накорми».

И я проснулся. Сон хороший,

закономерный эпилог:

зовут на кухню чаша с ношей.

Пойду туда и буду бог.

* * *

пока еще открыты окна

еще желанны сквозняки

покуда бархатны волокна

ветров скользящих у щеки

еще легко из теплых спален

нырять на дно воздушных ванн

сезон сонлив и ритуален

как престарелый бонвиван

еще на воле полы курток

велосипед не в гараже

еще в пруду покормим уток

еще, но многое – уже

уже в шкафах тряпичный дьявол

балует спицей и иглой

и шерстяное одеяло

в пододеяльник залегло

еще немного повистуем

на масти пиковой двойным

а там и голову пустую

займем убором головным

а те страницы книги судеб

что чуть помяты но чисты

сложили вчетверо и сунем

между вольтером и толстым

Елена НАИЛЬЕВНА

Я в тебя заплываю

в вечность, в запой короткого перерыва

кажется мне: я рыба твоя

я рыба

маленькая, смешная, раскраска «хаки»

прячусь в тебе от склоки любой и драки

ты меня укрываешь спокойным гротом

даже не спросишь: кто там меня и что там

да и какая разница, если дышим

вместе, но выдох-вдох никому не слышен

сонной улиткой дремлет приход рассвета

как замедлять для нас ты умеешь это

длишь и качаешь в зарослях ламинарий

и всякий раз немного другой сценарий

может быть, я такого и не достойна

я же мелка, хрупка, а в тебе просторно

столько внутри негаданной глубины, и

хаки-окрас меняешь мне на цветные

полосы, пирамиды, круги и пятна

как ты все это делаешь так приятно

в вечность, в запой короткого перерыва

снова я рыба, милый

я – рыба

рыба

жабры, плавник,