Это уже надежда.

– Я сражаюсь за правду, Ю. За свою семью. За своих близких. У меня нет права бояться.

Она выдает какой-то судорожный вздох и вдруг сама находит мою кисть, чтобы сжать ее обеими руками.

– Все, кто считают тебя плохим, глупцы! – чеканит Юния в порыве.

Качнув головой, заставляю себя засмеяться, прежде чем посмотреть на нее.

– На самом деле, моя маленькая Ю… Внутри каждого человека есть темнота. В ней свои демоны, – поделившись этим, вынужден вернуть внимание на дорогу. Но тему не сворачиваю. Вытаскиваю из своей души то, что обычно прячу от всех. – Добро или зло – это всегда выбор. Сознательный. Я не без греха. Отнюдь. Есть чернота и в мыслях, и в действиях. Но в масштабе стараюсь беречь все то светлое, что в меня вложили родители. Отец больше всех, – беру паузу, только чтобы сглотнуть подступивший к горлу ком. – Знаешь лучше других, я был пиздец каким трудным ребенком. Но мой отец… Мой папа, – позволяю себе смягчить тон до тех интимных нот, которые раньше допускал лишь внутри семьи. – Он проявлял такое терпение в моем воспитании, которым чисто по-человечески невозможно не восхититься. В ретроспективе, конечно. Раньше я, упертый баран, не понимал. А сейчас считаю, что именно это послужило железобетонным фундаментом. Тем, что не дало мне провалиться. Тем, от чего я смог оттолкнуться. Это база, понимаешь? Возможность не потерять себя. Стать сильнее. Стать мудрее. Стать достойным человеком, Ю, – открывая самое сокровенное, вновь смотрю на ту, которую хочу видеть рядом с собой. – От меня зависят все сейчас. Разве я могу их подвести? – риторика, конечно. Сомнений не оставляю. – Папа десантник. И хоть я сам пока ни в каких войсках не служил, от отца часто слышал одну фразу, которая буквально врезалась в память. Десантник бежит сначала сколько может, а затем – сколько нужно. Понимаешь смысл? Вот я и бегу, Ю. Вот я и бегу… Два с половиной года бегу.

Так получается, что говорить заканчиваю, когда глушу мотор. И моя Ю, едва это слышит, издает какой-то странный всхлипывающий звук и бросается ко мне. Обнимает, сдавливая грудь не столько физически, сколько… Да я дышать не могу, так накрывает. Не раздувается диафрагма. Не поднимается клетка, в которую дробно долбит сейчас мое сердце. Не наполняются скрученные в тряпку легкие.

Разогнать эту слабость дает возможность смех.

– Ну ты че, Ю? Зачем так реагируешь? – сиплю на пониженных. Неловко поглаживая подрагивающие плечи, пытаюсь отлепить ее от себя. – Ну хватит, зай… Иначе больше подобным делиться не буду.

Последнее заставляет ее встрепенуться. Вскидывая голову, она заглядывает мне в глаза, добивая, блядь, еще и своими слезами.

– Делись, Ян! Пожалуйста! Я… Ты восхищаешься своим отцом, а я… Я восхищаюсь тобой, Ян! Ты меня поразил больше, чем когда-либо.

На переизбыток эмоций мой организм реагирует каким-то глубинным гулом и головокружением. Но я, конечно, игнорирую жжение за грудиной и продолжаю, как дурак, улыбаться, хоть брови и сводит от напряжения.

– Ну не говори, что больше, чем когда целовал.

– Ян… Не обесценивай мои слова!

– Ого, – только так на ее выпад могу среагировать. Потом вдох-выдох… И добавляю: – Я не обесцениваю. Как я могу, зай? Когда ты рядом… Ю, ты вытесняешь все плохое. И я, честно, не хочу об этом думать и как-то дополнительно углубляться.

– Я понимаю.

– Тогда… – смотрю на нее и ухмыляюсь. – Потанцуем, Ю?

– Эм… Где? Здесь же… Это пустырь какой-то?

– Угу. Выходи из машины.

Неуверенно, но выбирается на улицу. Я накручиваю музыку на полную мощность и выскакиваю следом, чтобы поймать Юнию в свете фар и, прижав к груди, закружить под ускоренный кавер Дельтаплана[10].

И, как поется, пусть людям крыльев не дано, но отрывает. И не только от суеты. От земли, как любит говорить Ю. И с ней мне действительно никакие приспособления не нужны.

С ней я пою, танцую, смеюсь… Дурею от любви.

42

Торчу от тебя, Ю.

© Ян Нечаев

– Не-е-ет, – выдыхает Ю задушенно, выкатывая такие глаза, что не заржать от умиления попросту невозможно. – Я не могу такое надеть… Он же… Он слишком обтягивающий, Ян!

– Ты же хочешь, чтобы я тебя покатал, – неосознанно встаю в позицию «взрослый-ребенок», используя те фразы, взгляд и назидательные интонации, которые обычно доходят до моих братьев. – Конец ноября. На улице хоть и нет мороза, но достаточно холодно. Без теплой экипы нельзя садиться на мотоцикл. Сама подумай, зай. На скорости задубеешь в своих колготках. Да и… Сейчас в принципе не сезон, Ю. Я обещаю быть внимательным и осторожным, но без защиты ты не сядешь.

– Я понимаю, – бормочет она с таким несчастным видом, что сразу обнять охота. Что я и делаю, пока она не выталкивает мне в грудь: – Может, найдется все-таки что-то посвободнее?

Прижимая ее крепче, вовсю смеюсь.

– Ты бесподобна, Бесуля…

– Просто мне всю жизнь говорили, что вещи не должны подчеркивать… мм-м… выпирающие части тела. Иначе я буду выглядеть вульгарно.

– Забудь, – роняю коротко и несколько резко.

С трудом сдерживаюсь, чтобы не дать нелицеприятную оценку тем людям, которые внушили ей этот бред.

– Ян…

– Со мной все можно, помнишь? Этот костюм – обычная одежда для езды на байке. Ничего вульгарного в нем нет. Смотри, мы же не в секс-шопе. Это обычный магазин.

– Боже, Ян…

Краснея, Юния выхватывает у меня экипировку, чтобы юркнуть с ней за дверь примерочной кабинки и тем самым убежать от неловкости.

Провожаю ее смехом.

– Если вдруг понадобится помощь, я готов, – выкрикиваю, глядя в потолок. – Зови.

И хоть Ю на предложение не отзывается, уверен, что она в этот момент краснеет и задыхается от волнения. Буквально вижу это в своем личном кинотеатре.

Снова смеюсь.

Ловлю свое одуряюще-счастливое отражение в зеркале и, отшагивая, на кураже боксирую воздух.

– Воу, – все, что закручиваю, когда Юния показывается из кабины. Я, конечно, представлял всякое. Но подобные формы вообразить все-таки не мог. – Зай… – сиплю и сам от этой хрипоты вздрагиваю. По коже, стартуя от затылка, бешеные мурашки летят. Низ живота сокращается и стынет в одном болезненном положении.