Атака в лицо, потом в левый бок, мой ответ, отвод… Отступаю и снова встаю, даже руку опускаю, шпага уже не смотрит тебе в лицо. Ты наступаешь, я отхожу, пячусь всё дальше и дальше. Ты забыл про кружение, ты гонишь меня в угол. Ну же… Наконец! Второй удар чуть длиннее, чем нужно, рука вытянулась, ноги отстали. Та самая «потеря дистанции», за которую Монте-Орро мне всю душу вымотал. Я не парирую, я просто колю навстречу, и ты ничего не успеваешь сделать.

На враз побледневшем лице – удивление и досада. Сколько раз ты любовался на чужие трупы, но всему приходит конец, приятель! Вот ты и столкнулся с неожиданностью, которая тебе не по зубам. Длиннорукий ромульянец был бы в восторге… Как же, торопыга-ученик наконец-то усвоил урок. А как там святой отец? Дерётся…

Господи, ну и дела: государственный преступник убил двоих, а «слуга божий» – четверых. Воистину, Церковь наша есть воплощение кротости и милосердия.

– Дон Диего, вижу, вы освободились? Тогда будьте любезны докончить…

Часть третья

Срок милосердия

Доньидо

1587 год

Глава 1

1

Ночь колыхалась мёртвой зыбью, Мария то затихала, послушно закрыв глаза, то начинала извиваться и стонать, Бенеро смотрел, что-то говорил, брался за руку, считал удары сердца.

Инес не помнила, сколько раз смачивала губку и проводила ей по лицу, шее, рукам корчащегося существа, из-за которого она потеряла брата и может потерять сына. В перерывах между схватками Инья прислушивалась, но двери не пропускали ни звука, а Бенеро молчал. Он даже не удосужился передать слова Хайме, а ведь брат хотел переговорить именно с ней, иначе не стучал бы условным стуком.

– Сеньора, прошу вас. – Врач отошёл к столу, и Инес послушно занялась притихшей Марией, с трудом сдерживая злые слёзы. Ещё вчера она была вольна выйти замуж, уйти в монастырь, уехать в Ригаско, остаться в столице, это был её выбор, теперь за неё решат другие. Брат, Торрихос, королева, то есть Фарагуандо. Для всесильного духовника, при жизни прозванного «святым Мартином», разврат и ложь хуже убийств. Потерять всё из-за изовравшейся дурочки и её любовника, это ли не глупость?!

Кое-как взяв себя в руки, Инья поправила подушки и смочила губы Марии каким-то зельем. Роженица больше не отбивалась. И Диего она тоже не звала, и монаха, словно не было ни любви, ни души, только боль, что вычёрпывает до дна, не оставляя сил ни на что другое. Даже на жалобы. Это Инес хотелось кричать, бросаться упрёками, вспоминать, что в жизни пошло не так.

– Сеньора, можно вас на минуту?

Инес оглянулась. Врач стоял у камина, сосредоточенно разглядывая бронзовую вазу. Инес, не говоря ни слова, отложила губку. Бенеро угодил в эту комнату по её милости, он был единственным, на кого она не имела права злиться. И всё-таки злилась.

– У нас сложности, – объявил врач. Инес промолчала, хотя могла бы сказать много. Всё-таки она не разучилась собой владеть – Бенеро ничего не заметил, хотя, возможно, он просто не любил капризов. Как и Карлос. – Самое бóльшее через час, сеньора, нам понадобится горячая вода.

– Сообщите об этом моему братцу. Он подумает. Часа ему как раз хватит.

– Сеньор инкверент не велел открывать дверь, – предпочёл не понять Бенеро, – мне кажется, у него были основания. Как я успел заметить, дон Диего вёл бой и отнюдь не с альгвазилами. Тем не менее вода нам нужна.

– И что? – глупо пробормотала Инья. – Я не понимаю…

– Я тоже, – потёр лоб суадит, – но отпирать нельзя. Воду придётся греть в камине, к счастью, здесь есть две подходящие вазы. Я разорву простыни, через окно спущусь во двор и наберу воды в фонтане. Вы сможете втянуть её наверх и заменить меня, пока я ломаю кресла?

– Конечно, – Инес с сомнением оглядела внушительную фигуру собеседника, – но за водой пойду я. Вас простыни могут не выдержать и потом… Лучше пусть схватят меня, чем вас. Для всех лучше.

– Вы умеете лазать по окнам? – Бенеро хотел быть уверен, что она сделает то, за что берётся.

– Я смогу! – Инес вздёрнула подбородок. – А вот рвать простыни придётся вам.

– Сеньорита!.. Сеньорита, откройте… Это я! Да откройте же!

– Гьомар! – взвизгнула Инес и прикрыла рот ладошкой. Колотила в дверь камеристка, но кто стоял за её спиной?

– Погодите, сударыня. – Бенеро что-то взял со стола и неторопливо направился к двери. – Кто вы и зачем…

– Меня прислал дон Хайме, – прошипело из-за розовых створок, – помочь велел. От сеньориты толку, что от кошки.

– Когда вы видели дона Хайме? – «Нечто» в руке врача оказалось чем-то вроде стилета.

– Да сейчас и видела, – донеслось из приёмной, – с сеньором одним… Велел к вам с сеньоритой бежать.

– Вы уверены, что ко мне? Сеньор назвал вам имя?

– Да к вам… Ой, что ж это я?! Запамятовала из-за покойников этих… Валяются тут, а дон Хайме мне перво-наперво имя велел назвать. Иначе, говорит, не пустят. Вы Хон… Хо… Хонабена…

– Можете называть меня Бенеро. – Врач отодвинул засов. Разумеется, неспешно.

2

Чёрное небо, звёзды, луна… Вечность и спокойствие. Как странно возвращаться к ним после боя. Сонно зашелестели тополя, пролетела летучая мышь. Ночь пахла нардом и поздним жасмином. Неужели в Доньидо бывает так тихо?

– Никого! – Монах на летучих мышей не заглядывался. – Посмотрим, что на улице.

Брат Хуан искал своих альгвазилов, а Диего шёл следом. Он честно пытался думать о том, что должен сказать, но мысли намертво прилипли к розовой двери, за которой осталась Мариита. Не во власти мужчины помочь женщине в её главном труде. Можно только ждать и молиться, только много ли проку от твоих молитв? Не прошло и часа, как ты отправил к праотцам пару себе подобных, а сколько их было всего? Лоассцев, онсийцев, ромульянцев, хаммериан, мундиалитов, тех, кого ты знал, и тех, кого видел первый и последний раз? Донья Смерть танцует фламенко, и ты танцевал вместе с ней… Как ты посмел втянуть в эту пляску другую женщину? Слабую, одинокую, неспособную себя защитить?

Если обойдётся, он пойдёт на всё, чтобы Марииту не тронули… Её? Их! Он опять забыл о ребёнке, а ведь не будь его, нинье ничего бы не грозило.

– Дон Диего, – окликнул ушедший вперёд брат Хуан, – посмотрите!

Ещё один мертвец. Луна гладит надраенную кирасу, на усатой физиономии – непонимание.

– Бедный Гомес. – Монах опустился на колени и умело закрыл мёртвые глаза. Лицо