напрягло. Тогда ему пришлось рассказать все. Про то, что все началось как раз на комиссии исполкома — и, между прочим, не без ее — Поповой — участия. Про то, что невестка Люся приняла те его шутливые слова про женитьбу всерьез и принялась действовать. Про то, что он не только не разубеждал ее, а, напротив, даже стал подыгрывать ее испугу перед свадебными перспективами — ну, тут да, тут надо признать, что сработал его скверный характер. И про то, наконец, что вот сегодня Люся и устроила ему сватовство.

В общем, он изложил всю историю с предысторией. Только про Наташу из ресторана он почему-то Поповой не рассказал. Сам не знал почему, но не сказал.

А в заключение опять благодарно схватил ее за руки.

— Если бы не вы, черт знает чем бы все это кончилось! Спасибо вам огромное!

— Хватит, хватит, — она с трудом высвободила руки. — Мы приехали.

Они вышли из машины у ворот станции «Скорой помощи». Машина въехала во двор. А Попова сказала:

— Ну, будьте здоровы! Во всех отношениях.

И пошла к воротам.

— Нет нельзя же так! — решительно воскликнул он. — С меня, как говорится, причитается! И не спорьте — у меня нынче день рождения!

Алексей Павлович не повел Попову на «пятачок». Туда, где в городском парке кружится, топчется, живет своей нескончаемой жизнью, по своим неписаным законам от голубой весны до золотой осени под милые сердцу звуки старой гармошки, трубы и скрипочки маленькая танцплощадка пенсионеров,

Знал он, отлично знал это местечко, но не повел. Хотя сам как-то пару раз заходил туда — не потанцевать, нет, просто поглядеть, как потешаются «пенсионы» — так он их мысленно именовал. И поглядывал с улыбкой, без особой иронии, но все же с улыбкой, и казалось это все для него лично таким далеким. А тут вот оно — придвинулось… Нет, не повел он Попову на «пятачок». И вообще избрал пролегающую в стороне от него дорожку парка.

А в парк они, конечно, попали не сразу. Когда благодарный Алексей Павлович у ворот станции «Скорой помощи» с бухты-барахты предложил Поповой вместе провести вечер по случаю его дня рождения, она поначалу растерялась от внезапности ситуации. Потом собралась возмутиться беспардонности практически незнакомого человека. Но вместо этого неожиданно — поверьте, совершенно неожиданно для самой себя — согласилась.

— Только я сниму халат, вы подождете?

Ну конечно, он подождал. Она ушла на станцию, а он прохаживался у ворот. Терпеливо и без особого волнения. Ее довольно долго не было, и он уже ощутил некоторое сожаление: чего это он так молодецки раздухарился, что уж такого сделала она для него, чтобы убить целый вечер с этой в общем-то сухой мымрой.

Но когда она появилась из ворот… Нет, он даже не сразу понял, что это она. Хотя что, собственно, произошло? Да ничего особенного. Просто она сменила белый халат на вполне обычное легкое платьице. И белой докторской шапочки на ее голове тоже не было, отчего ее пышные рыжие волосы ничто больше не сковывало, они свободно упали на плечи и огненно вспыхнули вокруг головы. Вот и все. Но это уже была другая женщина. В данном утверждении, пожалуй, важнее не столько «другая», сколько «женщина». Не строгий доктор и уж тем более не чопорный член жилкомиссии исполкома, а именно женщина. Она улыбнулась ему — не холодно, как прежде, и конечно, не насмешливо, а как-то робко, смущенно и в то же время призывно, в общем, опять-таки истинно женской улыбкой. А он ответил улыбкой некоторой растерянности и приятного удивления.

И они пошли. Сначала он внес традиционное предложение: посетить ресторан «Поплавок». Но она отказалась: лучше бы на свежем воздухе, скажем, в парке, там, говорят, установили итальянские автоматы разноцветного мороженого. Но — с шампанским, уточнил он. Можно и с шампанским, согласилась она.

Однако в парке оказалось, что с шампанским «не можно». Парк был объявлен зоной поголовной трезвости. Во всех кафе монументальные таблички золотом по черному извещали, что кафе эти безалкогольные и в этих точках общепита «приносить и распивать категорически запрещается». Категорически разрешалось приносить и распинать только в кустах и темных аллеях, что там активно и производилось. Но нашим героям этот вид сервиса, конечно, не подходил.

А мороженое в итальянских автоматах действительно оказалось очень разноцветным. И сильно невкусным — лед и сахар. Правда, сидевший с ними за столиком знающий старичок объяснил, что итальянские конструкторы тут ни при чем, а при чем тут наши отечественные умельцы, которые должны загружать в автомат кроме льда и сахара множество других компонентов, но они, паразиты, не загружают, а уж чего не загружено, то и не будет выдано. Этот знающий старичок мог бы еще многое рассказать, но им, честно говоря, не хотелось слушать. Потому что мороженое, конечно, было плохое, но им-то, безусловно, было хорошо.

А почему — даже непонятно. Ну посидели, поговорили — так, ни о чем, ну как-то неожиданно встретились глаза, ну как-то случайно коснулись руки… В общем, пустяки, а хорошо!

Знающий старичок все-таки достал их своим объяснением принципов работы итальянских автоматов, и они с ним простились, ушли из кафе.

В парке зажглись фонари. Днем замусоренные и довольно убогие, теперь аллеи выглядели празднично в голубоватом фонарном свете. Было много гуляющих — парочки и одиночки с собаками. На людных перекрестках аллей бойко торговали шашлыками, пирожками, петушками на палочках бывшие подпольные комбинаторы, а ныне надежда нашей экономики — кооператоры. В парке было много музыки — из динамиков на столбах, из магнитофонов в руках гуляющих, но особенно активно соревновались электрогитары на молодежной танцплощадке и аккордеон с трубой и скрипочкой на «пятачке» пенсионеров.

Алексей Павлович, как уже сказано, не пошел с Поповой на пенсионный «пятачок». Он свернул в сторону от него, повел ее менее людными и не столь освещенными аллеями. Здесь обстановка располагала к легкому философствованию:

— Эх, все суета, суета… Когда же мы суетиться-то перестанем? Я уж такой, как здесь, тишины сто лет не слыхал…

— А я — каждый вечер, — сказала она.

— Что?.. — сбился он с философской волны.

— Каждый вечер эту тишину слушаю. Гуляю здесь.

— Да? А знаете, Вера Семеновна…

— Сергеевна.

— Ох, простите! Вера Сергеевна, а может, вы и мне эти прогулки пропишете? Как медик?

— Пожалуйста. Бели вас устроит мое общество…

— Еще как устроит! — заверил он. — Вы же… вы ведь такая женщина…

— Помню, помню, — улыбнулась она. — Как вы на исполкоме высказались — «в самом соку»! Смотрите, опять поссоримся…

Он клятвенно