Шрифт:
Закладка:
Граф Альберт, который в мрачном молчании наблюдал танец проклятых, обернулся к Руперту и впервые заговорил:
«Ну вот, мы ждем тебя; танцуй!»
Из потока мертвецов гордо выступило жуткое существо, пролежавшее в могиле не один десяток лет, и уставилось на Руперта пустыми глазницами.
«Танцуй!»
Руперт не сдвинулся с места.
«Танцуй!»
Онемевшими губами Руперт выговорил: «Не буду, даже если сам дьявол явится из ада, чтобы меня принудить».
Рассекая наполненный вонью воздух, граф Альберт вскинул свой громадный двуручный меч, хоровод замер, и толпа смердящих останков с глумливыми ухмылками обступила Руперта.
Комната, завывающие мертвецы, зловещая черная тень – все поплыло перед глазами Руперта; с усилием удержав ускользающее сознание, он выхватил пистолет и разрядил его в лицо графу Альберту.
Полная тишина, непроницаемая темень; ни вздоха, ни шороха; мертвая неподвижность давно запечатанной гробницы. Руперт лежал на спине, оглушенный и беспомощный, сжимая в застывшей руке пистолет; в темном воздухе витал запах пороха. Где он? Жив или умер? В аду? Осторожно вытянув руку, он ощутил под ней пыльные доски. За окном, вдалеке, часы пробили три. Он видел сон? Конечно, и до чего же отвратительный! Стуча зубами, он тихо позвал:
«Отто!»
Ни на этот, ни на последующие оклики ответа не прозвучало. Пошатываясь, Руперт поднялся на ноги, стал искать спички и свечу. В панике обнаружил, что спички пропали!
Он обернулся к камину: на белой золе дотлевал единственный уголек. Сгреб со стола пыльные бумаги и книги, трясущимися руками разворошил угли и наконец сумел поджечь сухой трут. Подбросил в огонь старые книги и, дрожа от страха, огляделся.
Нет, там ничего: слава богу, крюк пуст.
Но почему Отто все еще спит, он ведь должен был пробудиться?
Неуверенно ступая по комнате, освещенной пламенем горящих книг, Руперт добрался до матраса и опустился на колени.
В такой позе его и нашли утром, когда, не дождавшись никого из башни замка Кропфсберг, трясущийся от страха Петер Росскопф явился туда со спасательным отрядом. Руперт склонялся над матрасом, где лежал с пулей в горле мертвый Отто.
Мертвая долина
Перевод Н. Роговской
Есть у меня приятель, Улоф Эренсверд, швед по рождению, который из-за странного и печального происшествия, случившегося с ним в детстве, связал свою судьбу с Новым Светом. Но это другая история, замечательная в своем роде повесть об упрямом мальчишке и жестокосердной семье; подробности здесь не имеют значения, но из них можно было бы соткать романтический покров вокруг фигуры высокого светлобородого мужчины с грустными глазами и голосом, который так безупречно подходит к жалостливым шведским песенкам, хранимым памятью с детских лет. Зимними вечерами мы с ним играем в шахматы, и когда яростная баталия разыграна до конца – «конец» означает, как правило, мое поражение, – мы снова набиваем по трубочке и Эренсверд потчует меня рассказами о далеких, полузабытых днях в своей северной отчизне, о той поре, когда он не стал еще моряком; рассказы эти звучат тем удивительнее и невероятнее, чем глубже опускается ночь и ярче разгорается в камине огонь, и тем не менее его рассказам я верю безоговорочно.
Одна такая история особенно поразила меня, и я приведу ее здесь, правда, мне, к сожалению, не передать его бесподобный, пожалуй, слишком правильный английский язык и легкий акцент, который, на мой вкус, лишь умножает волшебство этой истории. Но расскажу как сумею и постараюсь ничего не упустить.
«Я ведь еще не рассказывал вам о том, как мы с Нильсом пошли через холмы в Халльсберг и попали в Мертвую Долину? Ну-с, вот как это случилось. Мне было тогда лет двенадцать, а Нильсу Шёбергу, сыну соседского помещика, на несколько месяцев меньше. В то время мы с Нильсом были неразлучны, как говорится, не разлить водой.
Раз в неделю в Энгельхольме устраивали рыночную торговлю, и мы с Нильсом непременно туда наведывались поглядеть на всякую всячину, которую свозили на рынок со всей округи. И однажды мы прямо-таки обомлели: какой-то старик, живший за Эльфборгским кряжем, принес на продажу щенка, который нас совершенно покорил. Он был кругленький, пушистый и до того уморительный, что мы с Нильсом сели на землю и, наблюдая за ним, покатывались со смеху, пока он не подбежал к нам и не затеял с нами игру, и так это было весело, что мы тотчас поняли: ничего нам больше в жизни не нужно, только бы купить у старика его собачку. Но увы! У нас и половины денег не набралось, чтобы расплатиться, и пришлось упрашивать старика не продавать щенка до следующего рыночного дня – мы клятвенно обещали принести тогда нужную сумму. Он дал нам слово, и мы опрометью помчались домой умолять наших матушек ссудить нам денег на собачку.
Деньги мы добыли, но утерпеть до следующего рынка нам было невмочь. А ну как щеночка нашего продадут! Нам страшно было представить себе такое, и мы принялись ныть и канючить, чтобы нам разрешили самим пойти за холмы в Халльсберг, где жил тот старик, и забрать у него собачку, и в конце концов нас отпустили. Если выйти на рассвете, то к трем часам пополудни мы должны были добраться до Халльсберга, где нам предстояло заночевать у Нильсовой тетки, с тем чтобы на следующий день до полудня тронуться в обратный путь и к закату вернуться домой.
Едва взошло солнце, как мы двинулись в поход, получив перед тем подробнейшие наставления относительно того, как нам поступать во всех мыслимых и немыслимых обстоятельствах, и напоследок – неоднократно повторенный приказ тронуться в обратный путь с утра пораньше, чтобы наверняка добраться до дому еще засветло.
Мы с восторгом предвкушали дальний поход и выступили в полной экипировке, с ружьями, раздуваясь от важности, однако путешествие оказалось совсем не тяжелым – шли мы по нахоженной дороге через высокие холмы, которые мы с Нильсом отлично знали, исходив с ружьями чуть не половину всех склонов по эту сторону Эльфборга. За Энгельхольмом расстилалась вытянутая долина в обрамлении низких гор, и, миновав ее, нужно было еще три-четыре мили идти по дороге вдоль холмов, пока слева не покажется тропинка, которая выведет нас наверх к перевалу.
Ничего интересного по пути через перевал не случилось, и мы в положенное время добрались до Халльсберга, где, к нашей вящей радости, обнаружили, что щенок не продан,
