в них индийских купцов насчитывали уже более века. Привлеченная модным спросом на чай в Европе, компания получила доступ в Гуанчжоу уже в 1713 году. К началу XIX века она финансировала чайную торговлю за счет экспорта индийского опиума в Китай, несмотря на то, что его продажа, потребление, а затем и импорт неоднократно запрещались цинскими властями. Неустанные попытки сохранить нелегальную торговлю привели к двум Опиумным войнам (1839-1842 и 1856-1860); поражения Китая позволили расширить британские, а затем и другие европейские торговые привилегии после Нанкинского договора 1842 года и Тяньцинского договора 1858 года, узаконивших опиумную торговлю, уступивших контроль над Гонконгом и открывших ряд "договорных портов" для иностранной торговли.

Хотя Ост-Индская компания получала огромные прибыли, она не участвовала напрямую в китайско-индийской торговле, а получала доходы за счет монополизации производства опиума и взимания пошлин с частных купцов. Среди них были не только британские торговцы, но и индийские купцы-парси, армяне, евреи, мусульмане бохра и ходжа, которые действовали в разной степени конкуренции и партнерства со своими европейскими коллегами. Хотя британское правительство прекратило монополию компании на торговлю Китаем в 1834 году, а сама компания была распущена в 1858 году, Калькутта и Бомбей по-прежнему занимали центральное место в китайской торговле, что позволило индийским и британским купцам сколотить огромные состояния, не в последнюю очередь благодаря отправке собственных агентов в Гуанчжоу и Гонконг.

Понятно, что опиумные войны вызвали попытки китайских чиновников узнать о Британии и ее индийских источниках опиума (и солдат). Два ранних китайских отчета о Британской Индии были написаны после Нанкинского договора в "Хайгуо тучжи" ("Иллюстрированные записи о морских государствах") Вэй Юаня (1794-1857) и "Инхуань чжилюэ" ("Краткий отчет о морской сфере") Сюй Цзиюя (1795-1873), в которых предпринималась попытка собрать в самом Китае информацию о территориях Ост-Индской компании в Индии. На основе и со ссылкой на эти работы в Калькутту впоследствии были направлены официальные цинские миссии, в частности, Хуан Маокай в 1879 году и Ма Цзяньчжун двумя годами позже, которые оба написали описания Британской Индии, сделанные очевидцами. Миссия Хуанга была намеренно направлена на сбор информации по морскому маршруту, включавшему Рангун, Калькутту и Бомбей, а также чайные плантации северо-восточной Индии, куда он добирался по железной дороге, которая заняла видное место в нескольких написанных им впоследствии рассказах об Индии. Будучи представителем государственной элиты, получившим образование на китайской классике, Хуан хорошо знал рассказ об Индии, написанный буддийским паломником Сюаньцзаном в седьмом веке, что придало книгам Хуана определенную ностальгию по более ранней эпохе китайско-индийских связей. Тем временем Ма Цзяньчжун, китайский католик, получивший образование в Париже, отправился в Калькутту и Бомбей в составе делегации, направленной для ведения переговоров о торговле опиумом. Хотя Ма положительно описывал городскую инфраструктуру портов, он способствовал формированию негативного восприятия Индии как "несостоявшегося государства", народ которого не смог защитить себя от британских колонизаторов. В дальнейшем, если индийцы обращались к Японии за уроками успеха, дающими силы для самозащиты, китайские интеллектуалы обращались к Индии за уроками неудачи, дающими силы для самозащиты.

Тем не менее, когда нужно было выйти за рамки экономических и политических вопросов и проникнуть в более сложную культурную ткань Индии, первые поколения китайских исследователей сталкивались с гораздо большими проблемами, которые, как мы увидим, повторяли их индийские современники. Например, объясняя состав колониальной индийской армии, Хуанг утверждал, что половина ее солдат - мусульмане, а половина - буддисты (а не индусы, для религии которых он не нашел названия). Аналогичным образом, когда последующий дипломат Чжан Дэи (1847-1918) описывал торговцев-парсов, с которыми он столкнулся в Гуанчжоу в 1870-х годах, он объяснил, что их религия называется "зууласиталан" (зорастризм) и основана - явная ошибка - на "поклонении Солнцу, Луне и пяти планетам". Однако это была вполне объяснимая ошибка, поскольку, хотя купцы-парсы активно работали в Гуанчжоу уже более века, такие коммерческие связи еще не превратились в доступный письменный свод межкультурных знаний, который могли бы прочитать любопытные местные жители вроде Чжана.

Аналогичная ситуация сложилась и с влиятельным интеллектуалом Кан Ювэем (1858-1927) три десятилетия спустя, во время его двух продолжительных визитов в Индию. Проведя большую часть своей взрослой жизни в Шанхае, в 1901 году Кан сел на пароход, направлявшийся в Калькутту, а восемь лет спустя совершил второй визит в Индию через Мадрас и Бомбей. Как и японцы, которые также плавали туда, Канг увидел Индию в зеркале своих буддийских верований, посетив такие древние места, как храм Маха-Бодхи в Бодхгайе, недавно восстановленный археологом Александром Каннингемом. Но возможность посетить Индию не могла автоматически преодолеть недостаток достоверной информации на китайском языке. Как жаловался Канг, "нет ни одного китайского отчета об индийской культуре, религии, языках, архитектуре и мастерстве". Хуан Маокай [чиновник, посетивший Калькутту в 1879 году] приложил похвальные усилия для изучения географии Тибета и Юньнани, но ничего не написал об индийской культуре".

Поэтому Кан был вынужден опираться на политически ориентированный труд "Хайгуо тучжи" ("Иллюстрированные записи о морских государствах"), составленный в основном на основе европейских источников дипломатом Вэй Юанем в 1843 г. Но это был общий обзор Европы, Африки и Америки, а не только Индии. Хотя сам "Хайгуо тучжи" был основан на учебниках географии, которые христианские миссионеры к тому времени напечатали как в Китае, так и в Индии, поиск более подробных знаний привел Канга к чтению других христианских источников, включая китайский перевод книги об Индии валлийского миссионера-баптиста Тимоти Ричарда (1845-1919). То ли благодаря собственному непосредственному опыту, то ли благодаря викарным предрассудкам христианских авторов, возвышавших своего христоподобного Будду над кастовой системой индусов, которую Канг также ненавидел, в своих собственных сочинениях Канг точно так же превозносил ушедший буддизм над живой индуистской культурой Индии. В конечном счете, Индия, которой восхищался Кан, была в значительной степени воображаемым местом, которое он представлял себе как чистый источник буддизма, который он поместил вместе с конфуцианством и даосизмом на вершину своей иерархии азиатских религий. Если взаимодействие Канга с Индией было скорее проекцией китайского буддийского "я", чем оценкой индийского индуистского и мусульманского "другого", то информационные проблемы, с которыми он столкнулся, не были исключительно китайскими. Соответствующая серия интерпретационных препятствий стояла перед индийскими исследователями Китая.

В отсутствие образовательной и литературной преемственности, которая позволила бы китайскому чиновнику вроде Хуан Маокая прочитать рассказ об Индии, написанный Сюаньцзаном примерно двенадцатью веками ранее, индийским (не говоря уже о ближневосточных) авторам было гораздо сложнее получить доступ или даже узнать о древних рукописях на китайском и санскрите, свидетельствующих о том раннем периоде буддийских связей. Открытие заново той