идейные замыслы. Можно было этим замыслам сочувствовать или нет, можно было признавать их правильными и полезными для государства или, наоборот, ложными и вредными для страны, но утверждать, что они искали при этом лишь собственной выгоды и руководствовались лишь личными интересами, безусловно, нельзя. Из этих двух государственных деятелей Витте, проведший первые годы своей деятельности вне бюрократической среды, чуждый ее формалистики и множества условностей, обладал, в особенности в первые годы своей государственной работы, большой непосредственностью и большим натиском. Состоя к тому же в течение безмерно большого периода у власти, он, конечно, оказал неизмеримо больше влияния на судьбы русского государства, нежели П.Н.Дурново. Значение деятельности Дурново было волею судеб значительно меньше, хотя при подавлении революционного движения 1905 г., он, несомненно, сыграл решающую роль. Но если сравнить этих лиц по их умственным силам, по степени их понимания событий и по их политической прозорливости, то преимущество должно быть, вне всякого сомнения, отдано Дурново. Для широкой публики это был лишь энергичный и беспощадный усмиритель всякого общественного движения — ретроград, думающий, что великий народ можно вести при помощи одной полицейской силы и по указке городового. Представление это абсолютно ложное. Дурново полагал, что полуторастомиллионную серую массу нельзя предоставить самой себе, нельзя оставить без твердого механического остова, олицетворяемого и полицией, и администрацией, и судом, но сторонником административного произвола он не был. Продолжительная служба в судебном ведомстве, а позднее в 1-м департаменте Сената воспитала в нем уважение к закону, а природный ум указывал, что одними механическими способами народной жизнью управлять нельзя. Будь Дурново у власти сколько — нибудь продолжительное, а в особенности сколько-нибудь нормальное время, он, несомненно, стал бы искать опоры в определенных общественных слоях, причем такими слоями в его представлении были бы именно культурные и патриотически настроенные земские круги. Обратил бы он внимание и на нашу школу на всех ее стадиях и приложил бы все старания к образованию многочисленного и мощного своей материальной независимостью учительского кадра, способного внедрить в подрастающее поколение гордость в принадлежности к великому народу и любовь к родине, а не презрение к ней, что так старательно воспитывал в течение ряда десятилетий во всех слоях русского народа наш учительский персонал, предаваясь огульному осуждению всего существовавшего на Руси, всех ее государственных порядков, всего ее общественного строя и даже всего ее исторического прошлого.

К третьей категории политических деятелей надо причислить тех, кто интересуется ходом событий и тщательно следит за ними преимущественно в целях выяснения того положения, которое они сами должны занять по отношению к тому или иному общественному течению. Собственный интерес у таких лиц неизменно перевешивает интерес общественный. Они мало заботятся о выяснении степени полезности для государства взятого в целом того или иного политического течения и стараются выяснить степень его силы и его шансы на преодоление других течений и на собственный успех. В сущности, это та людская масса, которая неизменно бежит за колесницей победителя, над кем бы он победу ни одержал. Безусловно, прав был генерал Мале, поднявший восстание против правительства Карла X, когда на вопрос судившего его трибунала, кто его сообщники, ответил: «Вы все, если бы мое действие увенчалось успехом» («Vous tous — si j'avais réussi»)[270].

Само собой разумеется, что подобное деление грубое. На деле между абсолютным преобладанием у человека альтруизма над эгоизмом и, обратно, эгоизма над альтруизмом имеется множество промежуточных степеней. Но все же где-то имеется, так сказать, водораздел, по разным склонам которого все располагаются в порядке, приближающемся к этим двум полюсам — карьеристам, с одной стороны, и самоотверженным патриотам — с другой. Как Витте, так и П.Н.Дурново находились на склоне патриотов. Нельзя того же сказать про всех других деятелей Министерства внутренних дел, из которых многие думали преимущественно о себе и различались между собою главным образом степенью своей дальновидности. Одни думали лишь о том, как бы угодить начальству данной минуты, не задумываясь над тем, представляет ли это начальство течение, имеющее шансы на длительное господство, другие, более тонкие, заглядывали в будущее, стремясь выяснить, по какому руслу потекут события в более или менее близком будущем. Подобные лица, не вступая, разумеется, в резкий и открытый антагонизм с начальством данного времени, однако избегали всецело связывать свою судьбу с ним и, коль скоро приходили к убеждению, что направление политики их начальства не отвечает будущему ходу событий, либо не примыкали пока что ни к какому течению и вообще старались не высказывать сколько-нибудь определенных политических взглядов, либо, наоборот, уже заранее, из-под руки, критиковали действия начальства, не переходя, однако, открыто в другие станы.

Впрочем, имеется еще категория политических карьеристов, и притом отнюдь не малочисленная, а именно состоящая из лиц, не останавливающихся перед резкими изменениями исповедуемых ими взглядов в зависимости от степени выгодности состояния в том или ином лагере. Таких лиц принято называть ренегатами, но едва ли название это можно признать правильным. Дабы быть ренегатом, надо верить тому, от чего впоследствии отрекаешься. Но лица этой категории, в сущности, никогда ничему в душе не верят, а лишь говорят, что верят, а потому отрекаться им приходится не от своих убеждений, а лишь от произнесенных ими слов и уверений. В сущности, убеждения их принадлежат к той категории, о которой повествует анекдот, распространенный в Москве во время усиленного удаления из первопрестольной евреев. Согласно этому анекдоту еврей, перешедший в православие, на вопрос своего сородича, неужели он искренне уверовал в христианство, ответил, что он переменил веру с искренним убеждением, что в противном случае он будет выслан из Москвы[271]. Вот этими убеждениями от противного, несомненно, щегольнуло, к собственной погибели, большинство русских политических деятелей в первые же дни после Февральской революции 1917 г.

К числу подобных лиц нельзя, однако, причислить Дурново. Он мог по карьерным соображениям высказать иногда мнения и мысли, не соответствовавшие его убеждениям, но изменить своим убеждениям на практике он был не в состоянии, настолько они составляли его неотъемлемую часть, а отнюдь не легкий налет, который можно во всякую минуту сбросить и облечься в любой другой наряд.

Третьим товарищем министра при Плеве был Н.А.Зиновьев. Я лично знал его недостаточно, чтобы дать его обоснованную характеристику. Знаю, что это был человек, получивший специальное образование, не то геодезист, не то астроном[272], и никакими широкими познаниями не обладавший. Знаю также, что по природе это был резкий и даже грубый человек, что вызвало, между прочим, его перевод с должности губернатора из Тульской в Могилевскую