Шрифт:
Закладка:
– Она у нас очень милая, застенчивая и очаровательная. Я стараюсь не шпионить, но иногда ну правда не удержаться – она такая «хитрюшка», как говорите вы, девушки. Когда я привожу ей письмо от Мака, она изо всех сил пытается скрыть свою радость, мне прямо так и хочется рассмеяться и сказать, что я все знаю. Но я делаю серьезный вид и прикидываюсь слепым, как филин при дневном свете, вот она и читает свои письма в полном покое, думая, что я поглощен собственной страстью, а про ее и не подозреваю.
– Но почему Мак уехал из дому? Мне он сказал – ради лекций, и он на них действительно ходит, вот только, по-моему, у него что-то совсем другое на уме – слишком счастливым он иногда выглядит. Видимся мы нечасто, но когда видимся, это не тот Мак, с которым мы расстались год назад, – сказала Фиби, уводя Арчи прочь, ибо безжалостные правила приличия не позволяли задерживаться дольше, а кроме того, даже если бы долг и благоразумие и не толкали ее в бок, еще и погода была очень студеной, да и дневная служба начиналась уже через час.
– Ну, Мак у нас всегда был чудаковатым и даже вырасти, как все нормальные люди, не сумел. Я его пока не могу понять, но уверен, что у него в голове сложился какой-то план, о котором никто не подозревает – кроме разве что дяди Алека. Мы, влюбившись, все начинаем выкидывать разные фортели, и я твердо уверен, что Дон еще отличится каким-нибудь совершенно необычайным образом. Готовься аплодировать, когда это произойдет. Уж этим-то мы не можем его не порадовать.
– Безусловно! И если Роза заговорит с тобой про него, скажи ей: я прослежу, чтобы с ним не случилось ничего дурного, а она пусть сделает то же самое для моего Арчи.
Столь яркое проявление чувств со стороны обычно сдержанной Фиби предсказуемо увело разговор на более личные темы, и Арчи принялся так рьяно строить воздушные замки, что мимо настоящего дома они прошли, даже его не заметив.
– Зайдешь? – спросила Фиби, когда ошибка была исправлена; она стояла на ступеньках своего крыльца, глядя сверху вниз на любезного спутника, который предусмотрительно выпустил ее руку, прежде чем в ответ на звонок колокольчика сразу из пяти окон высунулись пять голов.
– Нет, спасибо. Я приду днем в церковь и вечером послушать ораторию. А рано утром мне надо уезжать, так что уж позволь мне использовать каждую драгоценную минутку напоследок и вечером проводить тебя до дому, как вот сейчас.
– Да, позволяю. – И Фиби исчезла, мягко притворив дверь, как будто непросто ей было оставлять снаружи все эти горы любви и счастья, сокрытые в сердце молодого человека; он же стремительно зашагал по улице, напевая куплет из «Клайда» подобно хорошо настроенной виолончели:
Единым хором в небеса
Взмывают наши голоса —
Любовь явилась в мир.
И песню радости святой
С тобою вместе и со мной
Поет небесный клир[49].
В тот день мисс Мур пела еще замечательней, чем обычно, а вечером изумила даже лучших друзей тем, с какой мощью и искусностью исполнила «Inflammatus» в оратории.
– Уж если это не гениальность, так что тогда? – спросил один молодой человек у другого, когда они вышли из зала, опередив основной поток.
– Толика гениальности и много любви. Это отличная упряжка, и при хорошем вознице они способны удивить весь мир своими результатами в великой гонке, – ответил второй молодой человек, который, судя по виду, и сам был не прочь стать возничим бессмертной колесницы.
– Пожалуй, ты прав. Раз она меня ждет, уж я медлить не буду. Не засиживайся, Мак.
– Пусть пребудут с тобой все боги, Арчи.
И кузены расстались: один засел писать до полуночи, другой пошел попрощаться с Фиби, пока, разумеется, не ведая о том, каким неожиданным и безотказным способом она сумеет снискать расположение его родни.
Глава 20
Что совершил Мак
Роза тем временем пыталась осмыслить, что же за чувство она испытывает к кузену Маку. Ей все не удавалось найти сходство между тем, кого она знала так долго, и новым человеком, представшим ей совсем недавно; мысль о том, чтобы влюбиться в чудаковатого, рассеянного книжника Мака – такого, каким он был прежде, – ей представлялась абсурдной и невероятной, а вот новый Мак, сосредоточенный, талантливый, пылкий и уверенный, стал для нее такой неожиданностью, что ей казалось: некий незнакомец постепенно завоевывает ее сердце и ей надлежит внимательно его изучить, прежде чем уступить очарованию, не замечать которое невозможно.
Приязнь родилась естественно – Роза испытывала ее, когда Мак был еще мальчиком; симпатия к трудолюбивому юноше с легкостью переросла в уважение к целеустремленности молодого человека, а теперь в душе у Розы зарождалось некое новое тепло; поначалу она, впрочем, все не могла решить, что это – восхищение стремительным взлетом его таланта или все же своего рода любовь, ставшая откликом на любовь с его стороны.
Как будто решив поставить точку в этом вопросе, Мак прислал ей на Новый год книжечку в простом переплете, со скромным названием «Песни и сонеты». Роза читала со все нарастающим удивлением и восторгом, и к концу у нее не осталось ни малейших сомнений в том, что автор – настоящий поэт, ибо пусть она и не была ученым критиком, но успела прочитать всех лучших авторов и отличала плохое от хорошего. Стихи, при всей своей безыскусности, обладали подлинностью, и в самой их простоте чувствовалась продуманная сила, потому что, в отличие от многих проб пера, книга эта не пестрела обращениями к «Моей госпоже», не было в ней и суинберновских переливов про
Лилеи и томный покой,
Розы и радости страсти[50].
Не было там и аляповато раскрашенных средневековых словесных картин, которые нынче в такой моде. «Пусть в книге моей будет аромат сосен и жужжание насекомых» – такой эпиграф стоило бы поставить на титульной странице, потому что каждая строка источала столь благодатную весеннюю свежесть, что можно было с уверенностью сказать: автор постиг глубочайшие тайны природы, равно как и искусство претворения их в
