том, что прежде претило мне, я отныне различал причины и даже оправдание. Дереку помешали расцвести – поступок нашего отца и вызванное им отчаяние. Обстоятельства надругались над ним. Посягательство на него в возрасте девяти лет отвлекло мальчика от его предназначения, придавив злопамятством и досадой. Иначе он, возможно, следовал бы своему призванию. Разумеется, с другим голосом, но ведь не голос же делает талант – это талант делает голос. Из-за этого Дерек, жаждущий господства и алчущий власти, пренебрег своим даром, а потом и вовсе стал скрывать его, видя в нем проявление своей кастрации, то есть слабости. Если бы он согласился, если бы мне удалось убедить его, вместо того чтобы претерпевать, сделать из этого своего состояния союзника, я бы, возможно исправил то, что… Стоп! Вот почему мне следует прекратить всякие отношения. Я не только находил ему извинения – я предполагал помочь ему измениться к лучшему. Хуже того: спасти его от него самого. Удобно устроившись в траве, страстно мечтая о сне, я прервал свой монолог, пробормотав: «Как бы то ни было, через восемь дней я его убью».

Мы все шли и шли. До моря было уже не так далеко. Я изнывал от желания увидеть чаек, мне даже не терпелось пресытиться их непрестанной болтовней. Время от времени к моим ноздрям волнами подступал йодистый запах…

«Через пять дней, как бы то ни было, я его убью».

А пока мы брели по каменистым тропам. Два наших осла, таких же худых и неутомимых, как я, обожающий ходьбу, поочередно тащили на себе Дерека.

Тот по-прежнему вел себя стыдливо, и эта стыдливость касалась и его тела, и его духа. Он никогда не выставлял напоказ свою увечность и приспособился справлять физиологические потребности вдали от моих взглядов. Теперь он чаще включался в разговоры, и особенно охотно, когда они его не касались. Однако стал меньше контролировать себя и по крохам цедил какую-то информацию.

Дерек уже сказал мне, что неоднократно лишался всего. И всякий раз поднимался, потому что ярость помогала ему отвоевать свои позиции. Но вот во время последнего краха он ощутил упадок духа, силы покинули его, и огромный вопрос «К чему все это?» полностью овладел им. Эта апатичная вялость, которую он поначалу счел мимолетной, и понадеялся, что она исчезнет сама, все длилась и прочно обосновалась в нем. Смерть его желаний – то, что нынче называют депрессией, – ввергла его в состояние голытьбы, нищеброда, бездомного попрошайки. Он больше ни к чему не стремился.

– Прежде бывало иначе.

– Когда прежде?

– Перед этим… Прежде я падал, но поднимался. А тут я упал и остался на земле. Все желания покинули меня. Слушай, я могу тебе кое-что сообщить…

– Что?

– Даже будучи на земле, можно упасть еще ниже.

Какое счастье, что он не видел меня, потому что, когда он это произнес, я зажмурился и заткнул уши. Только не расчувствоваться, прогнать всякое сострадание.

«Через два дня, как бы то ни было, я его убью».

Я мысленно репетировал эту сцену, чтобы подготовиться. Словно танцор или актер, я представлял ее себе, оттачивая в своем воображении каждое движение, вкладывая все силы в малейшую подробность. Мысль об убийстве подбадривала меня. Едва меня охватывал порыв приязни к Дереку, я находил опору в этом упражнении и вновь обретал силу. Мой план убийства повышал мне самооценку.

Я погружался в дилемму, которая выбивала меня из равновесия. Во мне крепли и благожелательность, и мстительность, однако их сосуществование лишало меня равновесия: таимое преступное намерение коснело в бездействии, зато хорошее выражалось в поступках, знаках внимания и заботы, в еде, которую я готовил, и постелях, которые каждый вечер устраивал под открытым небом. Я баловал Дерека. Только предстоящее насилие вернет голос и видимость моему возмездию, только предстоящая жестокость освободит меня от него, от этого монстра, и от моей невыносимой эмпатической, великодушной и снисходительной половины.

«Через день, как бы то ни было, я его убью».

Горизонт переменился, небо выделяло другие флюиды. Шагая рядом с ослом, на котором ехал Дерек, я сообщил ему, что скоро мы доберемся до знаменитого храма Сехмет. Он горячо поблагодарил меня. Ошеломленный его искренностью, я спросил:

– В то утро ты мне не ответил: какой ты представляешь свою жизнь через пять лет?

Он откровенно сказал:

– По правде сказать, я ничего себе не представляю. С самого рождения я испытываю одни разочарования и неудачи. Знаешь, возможно, не жизнь приводит меня в отчаяние, а я сам.

– Почему?

– Прежде мне никогда не удавалось преуспеть, я постоянно испытывал ненасытную потребность в большем. Теперь же у меня нет никаких желаний, что, в сущности, одно и то же… Сомневаюсь, что жрицы Сехмет излечат этот мой недуг.

Я истолковал его замечание как разрешение: неспособный жить вчера или сегодня, он позволял мне избавить его от всякого будущего…

«Нынче вечером, как бы то ни было, я его убью».

Порыв ветра словно внезапно отдернул занавес – и появилось море. В его присутствии на горизонте сквозило тайное упорство.

Подобно Дереку, я испытывал отвращение к морю. Наверняка потому, что вырос на берегу спокойного озера, в здоровой обстановке, вдали от сильных вихрей и запаха морской соли; наверняка потому, что моя первая встреча с морем обернулась катастрофой – Потопом, который поглотил нашу родную землю с ее деревьями и животными, а также наших близких, друзей и соседей.

Прямо передо мной наперекор ветру, держась в его потоке, летела чайка. Она не двигалась, но упорно сопротивлялась ему, надменно и высокомерно по отношению к другим птицам, оказавшимся во власти вихря. Ее круглый коричневый глаз, не моргая, бросал вызов стихиям. Я сравнил себя с чайкой: я тоже иду наперекор всему, я избавлю нас от Дерека.

Я предложил устроить привал и расстелил одеяла подальше от воды, среди песчаных дюн. Место было замечательное, почти пустынное, никто не видел, как мы остановились здесь.

Под переменчивым небом грохотало море. По неуверенным шагам и трепещущим ноздрям Дерека, хотя он и хранил молчание, я понял, что он боится прибоя и враждебности волн. После того как мы перекусили, он зевнул, повернулся на бок, поцеловал свой талисман и шепнул:

– Прощай.

Я не отреагировал. Что бы я мог сказать ему в ответ? «Прощай навсегда»?

Тьма сгустилась. Мне все еще слышался шум крыльев и разноголосые крики – весь этот гам морского побережья. Я ждал. Подходящий момент обязательно наступит.

Неожиданно сквозь облака прорвалась луна; она осветила пенистые волны и печальным светом скользнула по песку. Воздух