шумпетеровского прогресса, который я здесь подчеркиваю. Два фактора, способствующих росту, шумпетерианский и смитианский, находятся на одном конце каната перетягивания каната. На другом конце - Глупость, убивающая рост.

Боттке согласен с Коуэном в том, что если Шумпетер и Смит не компенсируют Глупость большинства государственных политик, как это довольно легко произошло в период бума после Второй мировой войны (настолько велико было накопление неиспользованных улучшений в период тайм-аута 1930-1940-х годов, как утверждает экономический историк и социальный теоретик Александр Филд), то Глупость на другом конце веревки побеждает.Как заметил либертарианский теоретик права Ричард Эпштейн в предисловии к переведенным эссе Бруно Леони, глупость, например, защищающая рабочие места от неопределенности нерегулируемых сделок по найму, не достигнет своей цели: "Вожделенная уверенность их законодательной защиты не выдерживает систематического уменьшения размера пирога, к которому привели их собственные инициативы. Другие получают меньшую долю от меньшего пирога и сразу же проигрывают".²⁸ Нам нужно остерегаться Глупости. Срочно.

Мы следим за этим в нашем языке. Вклад Смита заключался в том, что он вложил в общество и экономику метафоры драмы, ораторского искусства, убеждения, разговора, коммерции, грузоперевозок и бартера. По его словам, мы говорим, как торгуем, и делаем это в ответ на речь других людей. Это разговор, или, как я уже говорил, танец. Смит не занимается достижением эффективных равновесий, эффективных причин. Он вообще не очень-то стремится к эффективности, несмотря на присвоение слова "смитианский" для описания рутинной эксплуатации известных эффективностей. В глубине души он стремится к плодотворности разговора. Лучшие разговоры, даже об экономической политике, - это вопросы этики. Правда, Смит и не подозревал, какое потрясающее творческое начало откроется в мире благодаря его доктрине. Его смитианская, а не шумпетерианская теория совершенствования была слишком пессимистична в отношении того, что возможно, когда вырастают человеческая свобода и достоинство. Китай в его время тоже был специализированным, но из-за отсутствия полной свободы и достоинства не имел ничего похожего на промышленную революцию, не говоря уже о великом обогащении.

Прежде всего, идеи Смита во многом сделали популярной идеологию "буржуазной сделки". В отличие от французских физиократов, придерживавшихся принципа laissez-faire, он не совершил аналитической ошибки, приписав все богатство земле (хотя, как настаивал Шумпетер, он совершил множество других аналитических ошибок: чрезмерное внимание к накоплению капитала, представление о стоимости как о рабочей силе, принижение значения услуг по сравнению с товарным производством)²⁹ Он с должным подозрением относился к попыткам буржуазии защитить и манипулировать своей торговлей при небольшой помощи королевского флота. Тем не менее он стал главным апологетом того мира, который создала торговля:

Каждый человек, если он не нарушает законов справедливости, остается совершенно свободным преследовать свои собственные интересы и вступать в конкуренцию со своей промышленностью и капиталом любого другого человека или группы людей. Государь полностью освобождается от обязанности ... наблюдать за промышленностью частных лиц и направлять ее к занятиям, наиболее соответствующим интересам общества"³⁰.

Нет выбора победителей. Никакой защиты сделок.

 

Можно задаться вопросом, зачем было выставлять в двух солидных томах достоинства того, что было "очевидно и просто", если это было так очевидно и просто. Тем самым можно приблизиться к высказыванию Квентина Скиннера об истории идей: "Мы можем изучать идею, только наблюдая природу всех случаев и видов деятельности - языковых игр, в которых она может появиться"³¹ Ссылка на "языковые игры" - это присвоение Витгенштейна Mark II; позже в том же эссе Скиннер с той же целью использует язык иллокутивной силы Дж. Л. Остина, намерение говорящего в языковой игре.

(Очевидное и простое) описание языковой игры и, следовательно, иллокутивного намерения Смита состоит в том, что прежние наблюдатели были в ужасе от перспективы эгалитарного общества людей, занимающихся своими делами, но Смит не был в ужасе и намеревался показать его невинность. Во времена Смита, да и сейчас, в эпоху регулятивного государства, мало кто верил, что общество без хозяев возможно. Как тогда, так и сейчас правящие элиты, поддерживаемые обеспокоенными гражданами, возбужденными антиторговой клерикалией, опасались, что обычные люди будут делать плохие вещи, если их оставить в покое. Если их не успокоить угрозой государственного насилия в виде полиции, планирования или регулирования, то простые люди, особенно низшие слои, будут отвергать священников, перестанут платить ренту и налоги, не будут копить на старость, будут убивать друг друга, не будут покупать страховку, будут выступать против правительства, появляться с непокрытыми волосами, отказываться от службы в армии, пить до бесчувствия, совершать противоестественные поступки, употреблять непристойные слова, жевать жвачку, курить марихуану - в общем, совершать, как выразился Билл Мюррей в фильме "Охотники за привидениями", "человеческие жертвоприношения, сожительство собак и кошек, массовую истерию"." Прогрессивная или консервативная программа жесткого регулирования - это представление о поддержании порядка, полученное в Фергюсоне-Миссури в первую ночь. Это оправдание любой тирании, жесткой или мягкой. "Если не ограничивать женщин, они станут дикими", - говорит вождь, а затем настаивает на парандже и убийствах чести.

И в вопросах вероисповедания, и в вопросах экономического развития, и в вопросах стиля одежды почти все до толерантных поляков и голландцев XVI века, неохотно терпеливых англичан начала XVIII века или все равно неуправляемых американцев конца XVIII века были убеждены, что свобода означает свободу. Конгрегационалисты Массачусетса были в ужасе от религиозных вольностей, которые Роджер Уильямс разрешил на Род-Айленде. Западные христиане, в отличие от православных, коптов или эфиопов, приняли несчастный вклад святого Августина в теологию - учение о первородном грехе, первом непослушании человека и плодах запретного дерева. Уже в 1776 году большинство европейцев, да и большинство неевропейцев, считали, что отмена власти и управления от падших людей приведет к открытию врат ада, как на картинах Лоренцетти или Босха, поддерживающих консервативную программу управления силами и княжествами. Многие консерваторы как левого, так и правого толка до сих пор так считают.

Иногда, конечно, страх оправдан. Люди, конечно, иногда ведут себя как падшие существа - например, в пробке в Бостоне или в зоне свободного огня в Сирии. Но отказ от социального порядка в основном предотвращается, если не прибегать к государственному насилию, стимулами, побуждающими вести себя благоразумно - например, терять постоянный бизнес, если вы обманываете своих клиентов, - и, что самое мощное, Человеком внутри, беспристрастным зрителем, глубоким человеческим желанием быть хорошим. Детский психолог Джером Каган пришел к выводу, что "люди проводят большую часть своего бодрствования, пытаясь найти или создать доказательства, подтверждающие, что они по праву принадлежат к категории "хороших людей""³². Смит в "Богатстве народов" доказывал мотив благоразумия, побуждаемый торговлей, и с той же целью он доказывал