Шрифт:
Закладка:
Дрожа от негодования и ужаса, выслушал я слова своего бывшего друга, а попытавшись ответить ему, лишь залился безмолвными слезами, ибо, хотя город тот был большой и многолюдный, только друг мой — один во всем городе — знал самые сокровенные помыслы мои, так что словам его поневоле приходилось верить, однако любое из них таило в себе ядовитую клевету.
Наконец я все-таки справился с горькой обидой и, заговорив, сказал так:
— Воистину перевелись на земле правдивые существа и не осталось под светлыми небесами друзей, которым стоило бы доверять. Воистину верно звучит речение: «Заведи себе сто друзей, дабы один из них пришел тебе на помощь в беде — но не удивляйся потом, что и он стал врагом»! Не ты ли, предатель, делил со мной горести трудностей, радости праздности и трапезы в празднества? Не тебя ли любил я превыше всех в этом городе? А впрочем, винить мне надо лишь себя самого. Я искал несчастий, и они обрушились на меня; я шел навстречу измене, и она не замедлила встретиться мне; я пригрел на груди змею, и она подло ужалила меня в извечной злобе своей. Дружба с предателем обернулась предательством, однако мотылек, воюющий со скалой, поплатится и пыльцой на крыльях, и головой, а злодей сгинет от своего же злодейства… и, прежде чем умереть, я отплачу тебе за все!
С этими словами выхватил я из-за пояса кинжал, и мой удар отправил предателя к предкам; отплатив ему, я быстро разделался со старейшинами гомидов, ибо ярость парализовала их и они не смогли противостоять моему натиску, — а пощадил я только короля.
Подростки следили за мной во все глаза, и, когда возмездие было завершено, я приказал им предать трупы земле, однако она затвердела, словно каменная, ибо не желала принимать грешников; тогда я повелел подросткам бросить убитых в море, но волны выкинули их на берег; а когда трупы зашвырнули на деревья, те стряхнули их, как ядовитых гадов. И только цепи, спущенные с небес, выдержали тяжесть мертвых злоумышленников, — так они и висели между небом и землей, осыпаемые черной пылью суховеев, пока, изгнив, не развеялись прахом.
Между тем все это не на шутку разохотило подростков к убийству, и только наступление ночи спасло меня от гибели, ибо темнота разогнала нас по домам.
На другое утро я пробудился довольно поздно: солнце уже блистало в небе, когда меня покинули сны. Встав с циновки, я накинул на плечи одеяло и вышел во двор, чтобы взглянуть на утренний мир, а оглядевшись, заметил толпу подростков с дубинами, беспорядочной толпой шагавших к моему дому. Сначала я не понял, куда они спешат, а когда понял, время было уже безнадежно упущено. Не дав мне укрыться в доме, подростки сдернули с меня одеяло, связали мне руки за спиной, а потом с гиканьем ворвались в мой дом, собрали все ценное, что у меня было, — и купленное на местном базаре, и полученное в подарок от короля, и приобретенное за время скитаний, — связали в узлы, погрузили узлы на головы детям и поволокли меня по улицам на Базарную площадь, безжалостно стегая в пути кнутами, так что кожа моя вскоре вспухла множеством кровавых рубцов.
На Базарной площади подростки приказали мне спрыгнуть в заранее вырытую для меня яму и, когда я подчинился, повелели мне выпрямиться, закидали яму землей и плотно утрамбовали, так что над поверхностью земли осталась у меня только голова. Затем они выбрили мне голову мясницким ножом и обмазали ее медом для привлечения мух — за несколько секунд их слетелось великое множество, и воздух наполнился оглушительным жужжанием. Потом вокруг меня разбросали мои пожитки и разложили вкуснейшие яства, укрепили на вбитом передо мной столбе издевательскую надпись: «Смотреть — смотри, а есть — не моги» — и принялись всячески мучить. Поначалу я терпел молча, потом стал умолять о пощаде — разумеется, тщетно, — потом залился слезами и плакал, пока не выплакал все слезы, но, как матерая ведьма рожает ведьмочек, а когда устанет, все равно рожает, так и подростки, вместо того чтобы проявить жалость ко мне, лишь удесятерили свое мучительство, хотя их давно уже одолевала усталость. Наконец, однако, они выбились из последних сил и разошлись по домам.
А я уже примирился с мыслью о смерти, ибо у меня не было ни малейшей надежды спастись: я позабыл о том, что Господь все видит, хотя порой долго медлит, прежде чем явить свою волю. Меня закопали около одиннадцати утра, а к двум часам дня надо мною собрались тучи, и в половине третьего хлынул проливной дождь. Нечего, конечно, и говорить, что дождь как надо мною начался, так надо мной и кончился, что дождевые капли едва не изрешетили мне голову в мелкое решето, но вскоре это наказание обернулось милостью, ибо когда дождь кончился и я смог оглядеться, то обнаружил, что почва вокруг меня намокла и отмякла. Я попытался вылезти и, затратив много усилий, но немного времени, вылез, быстро собрал самое ценное из моего разбросанного вокруг имущества, наскоро перекусил подмоченными яствами, взвалил на плечи узел с имуществом и был таков.
Быстро, впрочем, только рассказ рассказывается, а жизнь проживается трудно и медленно: на самом-то деле был я таков, что валился от усталости с ног, и, добравшись до какой-то ямы, решил немного передохнуть. А яма оказалась могильной помойкой, куда горожане сбрасывали издохших животных, ибо ели только мясо убоины, а падалью никогда не питались. Не успел я спрыгнуть в яму, как меня чуть не удушила адская вонь, и, куда бы я ни ступал, под ногами у меня хрустели кости. Оглядевшись, я усмотрел неподалеку цельного козла и решил посидеть на нем для отдыха и восстановления сил, однако издох он дня четыре назад, и его цельная твердость обернулась трупной раздутостью, так что, едва я сел на него, он взорвался, будто бомба, и меня облепили его смердящие внутренности.
Это новое злоключение показалось мне особенно горьким, и безудержные слезы, словно струи осеннего ливня, потекли по моим щекам. Даже смерть в то мгновение обрадовала бы меня больше, чем столь тяжкая жизнь. Но Создатель снова сжалился надо мной, и я увидел неподалеку прекраснейшую женщину. Приблизившись, она повелела мне следовать за ней, и, все еще всхлипывая, я радостно повиновался ее повелению. Вскоре мы
