также вникать и в специфику каждой отдельной культурной формы, каждой сферы и области мира. Это неизбежно, поскольку культура (как и цивилизация) представлена всегда только в конкретных своих локально-региональных формах, различающихся по национально-географическим и хронологическо-историческим разверткам и, одновременно – в виде не менее конкретных сфер, областей и доминионов (проявляющихся, в свою очередь, еще более конкретными жанрами, направлениями и т. д., вплоть до совсем конкретных произведений), так что ее целостность оказывается некоторым интегральным эффектом вскрытия тех или иных оснований, фундаментальных для всех ее форм и разновидностей. Ведь, в конце концов, математику, например, пристало заниматься математикой, а музыканту – музыкой, тогда как выяснять, чем музыка отличается от математики или что делает одну – одной, а другую – другой, вовсе не их задача, но проблема всё-таки философии, пусть и в прикладном ее, так сказать, повороте. Конечно, дело здесь не должно идти о каждом отдельном предмете как таковом – об этом столе или том дереве, хотя и тут всё зависит от подхода. «Когда Бернарден де Сен-Пьер, французский натуралист и писатель XVIII века, вознамерился исчерпывающе описать листик земляничного растения, ему пришлось вскоре отказаться от этой затеи, так как он понял, что для исчерпывающего описания одного листка пришлось бы расширить рамки изложения до… Вселенной. Шпенглер, тоже sui generis „натуралист“ в проекции истории, наткнувшись на свой „земляничный лист“ (появление 1 июля 1911 года немецкой канонерской лодки „Пантера“ в марроканском порту Агадир), оказался в скором времени лицом к лицу всё с той же проблемой исчерпывающего объяснения, где речь шла на этот раз не о мире-как-природе, а о мире-как-истории» [463, с. 632].

Философия пускает побеги: наряду с философией науки появляются отдельно философия математики, философия физики и философия биологии, а наряду с философией природы и философией культуры – еще и философия истории, философия права, философия искусства и т. д. и т. п. Поэтому философию – в аспекте ее бесконечных областей приложения, причем потенциально порождающих не только отдельные направления, но и целые дисциплины, – уместно рассматривать в качестве универсального оператора[334]: «философия Х» или даже «философия ()», где в качестве переменной-аргумента может выступать почти всё что угодно – буквально [см. например: 248; 531][335]. Другое дело, что простой подстановки, образующей голый лозунг или манифест, будет, само собой разумеется, совершенно недостаточно, для формирования исследовательской программы потребуется более или менее разработанный и рефлексивно выписанный проект. Аналогичную модель (с соответствующей ссылкой) в своей последней книге выстраивает Ю. С. Степанов [495, с. 46], основываясь, правда, на понятии функции (от Чёрча [586] до Проппа [427]), причем соответствующие изотемы (линии, соединяющие одинаковые темы в обобщенном концептуальном пространстве, – по модели изобат, изотерм или изобар) предположительно должны размечать дискурсивную карту всей современной гуманитаристики. «В пределах метода критического анализа мы тем самым не можем делать заключения от существующего изначально или изначально принятого единства метафизического или психологического субстрата к единству функции, как не можем и обосновывать функцию отсылкой к субстрату, но должны исходить из функции как таковой в чистом виде. Если в ней обнаруживается, при всей изменчивости отдельных мотивов, относительно постоянная „внутренняя форма“, то мы не делаем на этом основании обратное заключение о субстанциальном единстве духа, но это единство оказывается для нас именно тем самым установленным и обозначенным. Иными словами, единство предстает не основанием, а лишь иным выражением этой самой определенности формы» [248, т. 2, с. 25].

Любая философская проблема, как известно [см., например: 557, с. 16], уже содержит в себе всю философскую проблематику в целом. «Некоторым образом (лучше „логосом“) – всегда определенным внутри своего исторического (эпохального) мира (мира своей культуры) – философия мысленно производит всё во все-общее единство мира, возводит свой мир в мир как таковой» [29, с. 37]. А любой философский вопрос может быть задан только так, что спрашивающий как таковой неизбежно оказывается под этим же вопросом. Мало того, философия затягивает и не отпускает, даже концептуальный отказ от философии неизбежно совершается средствами самой философии [см. 271]. Отдельные направления и национально-региональные философские комплексы взаимодействуют [см. 482]. Начало и конец совпадают или, по крайней мере, стремятся к этому – философия замкнута. «Как же, в самом деле, множество этих свертываемых в точку собственного начала и развертываемых из нее миров и разумов могут образовать единый мир философии? Или этот мир (а вместе с ним и сам философски настроенный ум) рассыпается на предметы культурологических исследований, или… философия, по существу, одна, разум, по существу, один, а различия объясняются лишь разными фигурами философских недоразумений» [29, с. 82]. В этом случае философия, подобно феноменологическому сознанию, обретает устойчивую интенциональность, позволяя не только выявить и исследовать специфику соответствующей сферы, но и – посредством вскрытия ее предельных оснований – достичь фундаментальных концептуальных результатов. Один из способов взаимодействия различных культурных доминионов – отображаясь один на/в другой, оба видоизменяются и тем самым получают возможность распространяться, выполняя свои программы на всё новом материале.

Среди всего разнообразия многоразличных эффектов единства мира в постнеклассической трактовке представляются особенно важными (по своему эвристическому и продуктивному потенциалу) те, которые вызываются и производятся посредством взаимного отображения и проецирования друг на друга всех сфер, областей и доминионов культуры. Ведь их ценность заключается не столько в том, что они уже актуально в себе содержат и непосредственно собой представляют, сколько в их способности предоставлять специфические средства и способы видения[336], своеобразную оптику рассмотрения, позволяющие разглядеть то, чего иначе не было бы видно[337], в том числе и в друг друге. Применительно к проблеме единства мира это означает, что как раз доминионы, поскольку они способны выразить и отобразить весь мир в целом (включая и друг друга, что как раз и обеспечивает единство культуры), оказываются наиболее показательными (при всей условности их выделения), хотя культура, конечно, их совокупностью не исчерпывается. Концептуализируя соответствующие взаимодействия, философия из своей собственной перспективы и своими собственными средствами демонстрирует, что благодаря высоким уровням собственной рефлексивности сама должна и может ограничивать свои собственные претензии на привилегированный статус среди других доминионов, которые выражают и отображают мир (и друг друга) иными способами. «Нефилософское, возможно, располагается в самом сердце философии, еще глубже, чем сама философия, и означает, что философия не может быть понята одним лишь философско-концептуальным способом, что в сущности своей она обращается и к нефилософам[338]» [178, с. 50].

Однако именно философия, благодаря своей рефлексивности и посредством своих гибких концептуальных инструментов способна в своем поле и пространстве не только выразить и отобразить другие доминионы, но и смоделировать их взаимные отображения друг в друге. Тем самым философия как бы включает