— Кто — они?

Тереза уронила голову на грудь Хильды, захлебываясь слезами.

— Знакомые Ценкера, приехали с фронта… Мне велели обслуживать их в номере… А потом…

Гарник стоял бледный, ничего не понимая.

В памяти его эта девушка запечатлелась, как сказочная, непорочная красавица. А сейчас… сейчас с ее уст сорвалось: «Они напоили меня!..» Этот истерический плач, это страшное, перекосившееся лицо… Глаза, затуманенные до такой степени, что она даже не узнала его, Гарника!..

Фрау Хильда, сжав в ладонях голову девушки, хотела посмотреть ей в глаза, но голова Терезы бессильно падала на грудь, глаза были закрыты. Пытаясь привести ее в себя, фрау Хильда сказала:

— К тебе гости пришли, опомнись! Вот Геворк…

— Геворк?..

Девушка открыла глаза и, увидев Гарника, кинулась в другую комнату, но в дверях у нее подкосились ноги и, потеряв равновесие, она грохнулась на пол.

— Лучше мне умереть! Лучше умереть!.. — сквозь стоны и рыдания повторяла она.

Цовикян и Хильда, взяв девушку под руки, уложили ее на диван в соседней комнате.

Из-за прикрытой двери доносились плач и бессвязная речь Терезы.

Наконец Цовикян вышел в гостиную и мрачно сказал стоящему в оцепенении Гарнику:

— Ах, негодяи!.. Уже поздно, Гарник, пойдем отсюда. Надо идти! Тебе нельзя говорить с нею… Пошли!.

— Да… — в полном отупении согласился Гарник.

Не попрощавшись с фрау Хильдой, они вышли на улицу. Долго шагали молча. Цовикян понимал состояние Гарника и не начинал разговора. Только бормотал под нос:

— Негодяи! Подлецы! Сделали девушку несчастной. На всю жизнь несчастной! Ах, мерзавцы, будьте вы прокляты!

Когда они пришли домой, там их ждал Бекмезян. Завидев Гарника и Цовикяна, он радостно воскликнул:

— Устал ждать вас! Официант мне сказал: ушли с Цовикяном. Где это вы пропадали? Госпожа Анаит не знает, Оник тоже твердит: «Незнай, незнай!» Что же вы, друзья? — Устроились тут, а мы вас разыскиваем.

— Зачем разыскиваете? — сердито спросил Цовикян, даже не скрывая своего недовольства.

— Как это зачем? Мы же устраиваем собрание наших. Пригласительные билеты раздали.

Бекмезян вытащил из кармана красиво отпечатанный пригласительный билет, в котором было написано, что на собрании местных армян выступят приехавший из Берлина доктор Кайцуни и «бежавшие от большевистских ужасов Григор Айдинян и Оник Великян».

Прочитав все это, Гарник возвратил билет Бекмезяну:

— Мы не будем выступать на собрании. Мы сейчас уезжаем!

— Как? Куда уезжаете? — вспылил Бекмезян. — Ведь мы же договорились?.. Господин Манучарян договорился с вами?

— Билеты у нас на руках. Мы уезжаем! — твердо повторил Гарник.

На какое-то время воцарилось молчание.

Затем Бекмезян бросил на всех троих холодный взгляд, поднялся и выразительно пожал плечами:

— Ну, что ж! Доброго пути! Только лучше было сразу сказать, что вы не хотите выступать на собрании. Извините, спокойной ночи!

Бекмезян ушел.

А вскоре в дверь постучали, и когда фрау Анаит пошла открывать ее, — в ужасе отшатнулась: перед нею стояло четверо полицейских. Отстранив хозяйку, они вошли в квартиру и приказали Гарнику, Великанову и Цовикяну следовать за собой. Напрасно фрау Анаит плакала, умоляя полицейских не трогать ее мужа.

Даже сам Цовикян рассердился на нее. Уже с порога он крикнул ей:

— Помолчи, Анаит! В конце концов моя кровь не краснее их крови, — пусть забирают! И не беспокойся! Наши друзья не дадут тебе умереть с голоду. До свидания!..

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Глава первая

1

Это можно было назвать чудом. Через несколько дней после выхода из лагерного карцера у Оника стало восстанавливаться зрение. Напротив него на нарах сидел украинец Шевчук.

Словно не веря себе, Оник крикнул:

— Шевчук, это ты? Ведь я вижу тебя!

Он поднялся с места, схватил Шевчука за руку, потрогал:

— Не сон ли? — Нет, это не сон, черт побери!..

Шевчук ухватился за его плечи, крепко потряс.

— Ну, а теперь? Не лучше?..

Шевчук мало зиял Оника, хотя они одно время работали вместе. Он знал, что этот парень армянин, с Кавказа, — и больше, пожалуй, ничего. Иногда они встречались на шахте, в столовой, здоровались, как знакомые, иногда перебрасывались шуткой. И, хотя их знакомство этим и ограничивалось, Шевчук отнесся очень сочувственно, когда узнал о слепоте этого веселого, жизнерадостного кавказца. Не так было бы страшно, если бы он заболел чем другим. Но слепота делает человека совсем беспомощным. Не раз Шевчук думал: «Пропал парень, совсем пропал»!.. И вот сегодня он поднялся сам и закричал: «Вижу!..» Ну, не чудо ли?

Шевчук, все еще не веря, прищурил маленькие глаза:

— Дружок! с тебя могарыч причитается!.. Да как же это получилось? А я ведь считал тебя пропащим человеком.

— Подожди, Шевчук, выйду на двор. На белый свет полюбуюсь…

Оник самостоятельно добрался к двери и выглянул.

— Вижу, вижу! Все вижу! — радостно бормотал он.

Шевчук даже обнял его:

— Ну, конечно, видишь! Отчего ты ослеп? Наверно, от угольных газов? А ты пока не выходи на работу, — не будь дурнем, понял? Ступай к врачу и возьми освобождение на несколько дней.

После завтрака Оник сразу пошел в больницу. Там, действительно, был новый доктор — пожилой, высокий, с лошадиной головой и косыми глазами. Он подошел к пациенту, вывернул веки, внимательно исследовал их и заключил:

— Ничего страшного!

На радостях Оник несколько раз повторил:

— Данке, данке! Благодарю!

Он думал завоевать расположение доктора и получить на несколько дней освобождение. Но доктор сел за стол и, подумав, изрек:

— Завтра пойдешь на работу.

Оник попытался упросить доктора: хоть на два дня, даже показал два пальца, но успеха это не имело. Приговор не подлежал обжалованию.

— Завтра на работу!

Выйдя на улицу, Оник цветисто выругал доктора и медленно направился к казарме. Да, знали бы Гарник с Великановым, что он поправится! И откуда напала эта слепота, так некстати, разлучившая его с друзьями?

Шевчук, сидя на краешке нар, что-то писал. Дело это давалось ему, как видно, нелегко — Шевчук то и дело утирал со лба пот. Оник подошел к нему.

— Не стихи ли сочиняешь?

— Стихи! — серьезным тоном ответил Шевчук, отрываясь от бумаги.

Оник сел возле него.

— Со мною служил один паренек. Тоже сочинял стихи. Сядет, бывало, и покраснеет, словно перцу наелся. Ну, ясно: сочиняет! Нет, в самом деле стихи?

— Да брось ты! — отмахнулся Шевчук. — Знакомая дивчина есть у меня, письмо пишу…

— И письма доходят? В Черткове у меня тоже есть знакомая девушка, но…

— Какое такое — «но»?.. Я уже два письма получил! Садись и пиши: «Кохана моя»…

— Нет, не стоит! Нечем мне обрадовать ее. Если посчастливится