Недовольно и глухо гудит печь, сверкающей зыбью переливается жидкая сталь. Как узнать тот сложный и точный рецепт, по которому можно превратить мягкое железо в несокрушимую броню? Может, и впрямь у долговязого Петуха был какой-то таинственный порошок?

Иван оторвался от печи, пошел посмотреть, не идет ли Марина, и встретился с Савеловым. Сзади подбежал запыхавшийся паренек и, прячась за спину Ивана, зашептал:

— Мастер послал, скажи, говорит…

Иван быстро сунул руки в карманы, чтобы не были видны сжавшиеся кулаки.

— Вы, гражданин, к кому? — спросил он с угрозой в голосе.

Савелов вздрогнул и остановился. Он смотрел почему-то мимо Ивана на пышущую огнем мартеновскую печь, и это разозлило Ивана еще больше. Бывший управляющий думал о чем-то своем, и вопрос застал его врасплох.

— Я… Я полагаю, вы поймете…

— Мы все понимаем, — бесцеремонно перебил Иван.

— Тем не менее…

— Мне некогда с вами волыниться. Убирайтесь подобру-поздорову, пока в ЧК не отправил.

Понурившись, Савелов молча поплелся к выходу. Полные плечи его, обтянутые серым сукном, бессильно опустились. Иван шел за ним настороженной походкой, как охотник по свежему следу. Спускаясь по лестнице, Савелов оступился и чуть не выронил трость. Иван вынужден был поддержать его за локоть.

— Сюда! — резко сказал он, показывая на железный мостик.

Савелов посмотрел вниз и осторожно прошел, закрывшись от жара руками. Обогнув поставленные рядами изложницы, они наткнулись на Марью Лучинину. Рядом с ней стоял муж и ухмылялся. Марья ругалась.

— Скоро ты лебедку сделаешь или нет?

— Ломать не надо.

— А ты делай ладом, и не будет ломаться.

У ворот Савелов остановился и в последний раз окинул глазами цех. Он был все таким же, как и десять лет назад, когда Савелов приехал сюда на должность заводского механика.

Иван, насупившись, стоял рядом, ждал. Что-то потерянное и жалкое было в фигуре Савелова, и это несколько смягчило Ивана.

— Я бы хотел обратиться к вам с вопросом, — тихо сказал Савелов.

— Ну?

— Сколько вы платите женщинам?

Иван подозрительно глянул на Савелова. Лицо его было печально.

— Никому не платим, денег нет.

— Благодарю вас.

Савелов медленно повернулся и так же медленно зашагал прочь. А Иван стоял и смотрел ему вслед до тех пор, пока не пришла Марина.

3

По утрам, перед тем как идти на завод, Александр Иванович убирал за собой постель, подметал пол и стирал пыль с окна и этажерки. Пыль и сажа прилетали с завода и проникали даже сквозь плотно закрытые окна. Кусты акации в палисаднике принимали неприятный бурый оттенок и оживали только после дождя.

Поздно вечером, возвращаясь с завода, Александр Иванович заставал свою комнату такой, какой он ее оставил утром. Анфиса Акимовна в его отсутствие туда не ходила. Она доводилась двоюродной сестрой Семену Краюхину, отцу Ивана, и хорошо знала Глыбова. Он снял у нее комнату сразу после того, как вернулся из ссылки. Комната понравилась ему больше всего тем, что в ней не было лишних вещей. Он попросил только убрать икону, сказав, что не может не курить, а Николай-угодник, как известно, был некурящий и табачный дым ему может не понравиться. Анфиса Акимовна строго посмотрела на постояльца. Лицо его тоже было строгое, без намека на улыбку, и она согласилась.

Дома Александр Иванович ходил в сером полотняном костюме, купленном в ссылке на толкучке. Обновить одежду возможности не предвиделось, и он очень берег свой второй костюм — суконный френч, брюки и сапоги. Ложился он поздно. Ночь нравилась ему. Это было время, когда можно остаться наедине с собой, думать, читать, а главное — неторопливо осмысливать свои действия. Но сегодня как-то особенно настойчиво мешал голод. Пойти на кухню и посмотреть он стеснялся, поэтому решил поискать сначала у себя в комнате. В стенном шкафчике он нашел сухую селедку. Услышав шаги, он поспешно спрятал ее. Анфиса Акимовна укоризненно покачала головой и молча поставила на стол горячий чайник, картошку и две колючие лепешки.

В полдень ворвался Иван. Александр Иванович слышал, как шикнула на него хозяйка, когда он с грохотом рванул дверь.

— Чего ломишься, ровно медведь, — ругала она парня, провожая в комнату Александра Ивановича.

У Ивана было измученное, темное от копоти лицо. Мокрая рубаха собралась складками. Ясно было, что он только что из цеха. Иван прислонился к косяку и закрыл глаза.

— Опять? — тихо спросил Александр Иванович.

Иван как слепой шагнул к столу, бросил кепку на пол и сел. Александр Иванович не спеша закурил.

— Да, опять! И завтра и послезавтра все будет опять, опять и опять! — Иван вскочил и, наступая на собственную кепку, заметался по комнате.

Александр Иванович отошел к окну, приоткрыл раму. Ничего не было видно. Нужно было прислушиваться, чтобы услышать, как шепчутся у дороги молодые липы. Он стал прислушиваться.

— Потому что я не инженер, не ученый француз и не могу понять, почему вот эта штука, — Иван с такой силой выдернул наган, что карман вывернулся и на пол посыпалась разная железная мелочь, — пробивает сталь, как какую-нибудь требуху.

— Убери оружие, — не повышая голоса, приказал Александр Иванович.

— С детства я учился уважать всякую сволочь, а сейчас учусь переваривать партийные брошюрки и агитировать на митингах голодных людей.

Александр Иванович стоял у окна. К словам Ивана он почти не прислушивался. Он знал, что Иван выкричит сейчас все, что только может придумать смертельно уставший, отчаявшийся человек. Александр Иванович думал о своем. Он вспомнил, как много лет назад возвращался из далекой нелегальной поездки. Была холодная сырая ночь. Ветер продувал насквозь его истрепанное пальтишко. Ломило кисти покрасневших рук: короткие рукава не защищали их. В этот ночной час ему было безразлично все на свете. Он думал только о том, чтобы согреться и уснуть. В теплой подвальной комнате ему действительно на несколько часов предоставили отдых. А на рассвете он опять с чужими документами отправился в поездку предупредить товарищей о готовящейся провокации. Может быть, Иван Краюхин чувствует сейчас то же самое, что чувствовал он, когда, невыспавшийся и голодный, натягивал на себя непросохшее пальтишко и зябко вздрагивал, уходя в холодный предрассветный сумрак. Да, он чувствует то же самое, но не может сдержаться, как сдержался тогда он, Глыбов, поставив над всем железный закон партии.

— Да, опять и опять, — все еще кричал Иван, словно забыв все остальные слова. — И кто скажет, до каких пор будет продолжаться это опять! Можно не спать пять ночей кряду, можно есть один раз