Шрифт:
Закладка:
Никогда в жизни не вспомню я дня более холодного. Многие боялись даже ехать на обед во дворец, куда все были приглашены и где собрались, чтобы встретить молодого государя и будущую государыню при их возвращении. Они оставались четыре часа кряду на льду, посреди войск. Тотчас, как они вошли в залу, император стал жаловаться на головную боль. Сначала думали, что это следствие холода, но так как он продолжал жаловаться, то послали за доктором, который посоветовал ему лечь в постель, найдя его очень нехорошим. Это обстоятельство расстроило все собрание. Княжна весь день имела задумчивый вид, который не изменился и в этом случае.
Остается ждать дальнейших вестей о болезни царя. Жизнь научила меня, что от нее можно ожидать самого худшего и неожиданного. Я писал вам некоторое время назад о безвременной кончине нашего молодого друга дона Хорхе Сан-Педро Монтойи. Полагаю, в могилу его свели последствия ранения, полученного еще по пути сюда, а потом раны от злодейского нападения на него, а также здешний ужасный климат. Болезнь его обострилась внезапно, развивалась стремительно, и дон Хорхе умер в одночасье: наш доктор ничего не сумел предпринять, застав его уже мертвым от горлового кровотечения. Выражаясь высокопарно, можно сказать, что его свела в могилу Россия, которую известный вам Хакоб Кейт называет мучительной страной, и в этом он совершенно прав. Мы с Хуаном Каскосом и Кейтом до сих пор скорбим об этом прекрасном и в самом деле удивительно красивом молодом человеке.
* * *
Хотя прилагаемые при этом письма написаны в понедельник, в день, когда я обычно пишу к вам, но я не послал их на почту, потому что имел некоторое основание подозревать, что по случаю болезни царя не дозволят отправить ни одного письма за границу. Но теперь болезнь эта известна всем, и я, посылая мои письма, считаю нужным прибавить к их содержанию то, что случилось после.
Вчера обнародовали, хотя и с некоторой таинственностью, что болезнь его величества – оспа, которая-де выступает хорошо и обильно. Ныне шестой день, как начала выступать оспа, и девятый после того, как начались лихорадочные припадки. Оспа не имеет тяжелого характера, и надеемся, что Бог избавит нас от несчастного случая, чего боятся и что предчувствуют все, как вы можете вообразить. Впрочем, нельзя знать с достоверностью настоящее положение болезни царя, потому что его видят очень немногие, да и те рассказывают на разные лады.
Не могу не представить высокому разумению короля нашего государя, что в случае, если последует несчастие смерти этого государя, нам придется испытать не только перемену в правительстве, но и междоусобную войну, которая, по моему мнению, неизбежна, так как есть четыре партии, которые претендуют на корону.
Первая – принцессы Елизаветы, дочери Петра Первого.
Вторая – царицы, бабки настоящего царя.
Третья – невесты, княгини Долгорукой.
Четвертая – сына герцога Голштинского. Хотя этот последний и действительно имеет наибольшее право на престол, но его сторонники очень немногочисленны и вовсе не сильны. У принцессы Елизаветы сторонников несколько больше, но и они также не сильны.
Самые сильные люди на стороне царицы-бабки и невесты. Это так очевидно, поэтому я могу уверить его величество, что в случае, если последует роковой удар, судя по мерам, которые уже приняты, на престол войдет или царица-бабка, или невеста – Долгорукая. Я не сомневаюсь, что последняя успеет скорее по причине большой силы Долгоруких, которых фамилия многочисленна. Но что бы там ни последовало, я знаю, что они думают женить его царское величество на княжне прежде Великого поста, хотя бы не прошло и сорока дней после болезни царя».
Если сейчас Алексей Григорьевич о чем-нибудь жалел, то лишь о том, что не дал себе воли еще тогда, в декабре, когда к нему впервые пришло предчувствие несчастья. Как держал себя тогда Петька… то есть его царское величество! Как открыто пренебрегал Катериною! Вплоть до того, что отворачивался от нее на людях. Князь Долгорукий правую руку отдал бы, чтобы поторопить свадьбу, но никак нельзя было сделать это из-за Рождественского поста и Святок. Он желал устроить тайный брак, но потом отказался от этой мысли, взвесивши, что этот брак, совершенный в не положенное церковью время, не имел бы законной силы. Приходилось вооружиться терпением и подождать несколько дней, но вдруг…
Эх, да ведь все самое ужасное в жизни всегда происходит именно вдруг! Добра ждешь-ждешь, готовишься к счастливому событию, а оно все не приходит. Но беда внезапно сваливается на голову.
Угораздило же этого глупого мальчишку простудиться. Ну ладно, перемерз, с кем не бывает, а вот оспу-то где подхватил, паршивец?
– Говорят, от Сергея Григорьевича заразился, – услышал он голос сына Ивана и понял, что невольно задал свой вопрос вслух. – Дядюшка ведь, несмотря на то что дети его в оспе лежали, продолжал ездить ко двору. Вот и доездился.
– Ну, это чепуха, – отмахнулся Сергей Григорьевич, который тоже был здесь. – Я ведь здоровехонек. И никто ведь больше не заразился. И дети на поправку пошли. А он, – князь значительно ткнул пальцем в стену, за которой где-то далеко находился Лефортовский дворец, – а он, гляди, вот-вот… – И перекрестился.
Алексей Григорьевич тоже перекрестился и рявкнул:
– Не каркай.
Брат терпеливо снес грубость, да и никто из Долгоруких, собравшихся сегодня в Головинский дворец, не обратил на непочтительность внимания. Здесь были человек десять князей Долгоруких, явившихся по просьбе Алексея Григорьевича и на время позабывших старинные распри. Слишком сурово грозила обернуться к ним судьба. Ко всем Долгоруким!
– Еще Блументросты эти клятые, – безнадежным тоном сказал князь Иван. – Лечить не умеют, а берутся. Лихорадку, что наперед оспы высыпала, лечили как обыкновенную лихорадку, давали государю прохлаждающие напитки. Господина Бидлоо призвали, так он аж за голову схватился. Болезнь-де развилась, на подошвах высыпала. А это всяким таким-этаким может окончиться, сами понимаете.
– Которого уж уморили, а? – с изумлением пробормотал Василий Владимирович. – Немцы нечестивые. Гореть бы им живьем в пламени адовом!
– Еще не уморили, чего вы раскаркались! – вспылил Алексей Григорьевич. – А вот, кстати, о немцах. Василий Лукич, – повернулся он в угол, где притих тот, кого называли самым умным из Долгоруких. – Ты чего отмалчиваешься? Что за письмо тебе прислали Вестфален, датский посланник, Вратислав да испанец этот хитроглазый?
Василий Лукич медленно вынул сложенный вчетверо лист, уже изрядно затертый на сгибах. Сразу стало ясно, сколь часто он читывал и перечитывал письмо посланников. Не разворачивая лист, Василий Лукич процитировал:
– «Слух носится, что его величество весьма болен, и ежели наследство России имеет быть принцессе Елизавете или Голштинскому принцу, то императору и королю дружбы с Россией иметь неможно, а понеже его величества обрученная невеста фамилии вашей, то и можно удержать престол за нею, так же как после кончины Петра Первого двенадцать знатных персон, в том числе Меншиков, государыню императрицу Екатерину удержали, то и вам по вашей знатной фамилии учинить можно, и вы силы и славы имеете».
