— Кто-то может подтвердить твоё алиби? — скучнеет Катя.

— Да кто угодно, я тут был, на базе, в комнате спал, с двумя парнями. Что-то ещё известно? — повторяю вопрос я.

— С двумя парнями? — хмыкает Катя, — надо их опросить.

— Ты задрала меня, девочка, я тебе вопрос задал, что ещё известно? — злюсь я.

— Хамить не надо! Я вообще могу тебя забрать до выяснения обстоятельств за решётку, — решает напугать, как ей кажется, молодого парнишку.

— Херов как дров, а не решётка, иди, поиграй в другом месте, а я у твоего начальства узнаю, — иду к вахтёрше, сонной бабульке с клубком ниток и спицами.

— Бабуль, можно позвонить мне быстро! — прошу я.

— Звони, милок, — разрешает та, не отрываясь от вязания.

— Анатолий, а ты не много на себя берёшь? Начальство моё приплёл, кому ты звонить собрался? Фильмов насмотрелся? — Екатерина идёт за мной к телефону.

— В обком, — звоню я в приёмную Виктора Семеновича, желая, чтобы тот был на месте.

— Что бы ты знал, мы процессуально независимы даже от обкома, — начинает, было, следователь, но замолкает, слушая мой разговор.

А в трубке было слышно и собеседника на другом конце провода.

— Это Анатолий Штыба говорит, могу я услышать Виктора Семеновича, это важно.

— У него совещание с прокуратурой и МВД, хоть по тебе и есть распоряжение соединять немедленно, я уточню.

Катя смотрит малость охреневши, думая, что я её развожу. Простой малолетка из Красноярска и обком? Шутка? Но почему на той стороне никто не смеётся?

— Да Толь, что срочное? — раздаётся голос Виктора Семеновича, и я рассказываю ему всё, включая угрозы посадить меня.

Катя багровеет и пытается прервать наш разговор, но вовремя отдергивает руку, так как голос в трубке произнёс:

— Дай-ка этой Мариковой трубочку!

Далее я слышу, как прямо и по-мужски её чихвостят по телефону.

— Так точно, — отвечает она и передаёт мне трубку.

— Ты расскажи всё, что знаешь, сам никуда не езди, я возьму этот случай под контроль, потом позвоню тебе на базу, или пришлю кого. Этой девочке ответь на вопросы, она, конечно, берега попутала и ей прояснят, но время дорого, — говорит второй секретарь обкома.

— Я приношу свои извинения… — начинает говорить девушка, опустив глаза.

— Забей, пошли, сядем, и спрашивай, что ещё хотела, — отмахнулся я.

Я рассказал следователю всё, что знал, про всех гостей, кого смог просто описал, про Олю и Оксану даже рассказал, где они работают. Катя, всё внимательно записав, прощается со мной.

— Да может всё хорошо ещё будет, — неумело успокаивает она меня.

Глава 47

Хоть Виктор Семенович и просил никуда не ездить, я собираюсь на квартиру к родственникам. Он кого просил? Пацана. А я взрослый мужик, косяков не напорю. Тем более, у меня и ключи есть, запасная связка. В прошлый раз я, когда утром уходил, прихватил, чтобы дверь закрыть и никого не будить. Собираюсь, и в путь, добирался до знакомого дома почти час. Начало уже темнеть. В дороге меня гложет совесть, захотел покоя и уехал от брата. Мог бы уж предположить, что Генка пойдёт вразнос, пока отца нет. Если бы я остался, то бардака бы не допустил. Захожу в подъезд и вижу — дверь опечатана. Я об этом не подумал, вполне там ещё могут потребоваться следственные действия. В таком разе в хате мне делать нечего. Дверь в подъезд открылась и по лестнице поднимается кто-то, даже двое.

— А ты чего тут делаешь? — слышу знакомый голос и оборачиваюсь.

Стоит Генка с сумками и Оля!

— Ты жив, братела! — обнимаю я брата.

— Ты чего? Жив, конечно, — говорит Генка и, заметив ключи в моей руке, добавляет. — Нахрена запасные взял?

— Вас будить не хотел, а ты где был? — спрашиваю я.

— Не понял! А что с дверью? Мы два дня на даче у Оли были, — озадаченно говорит брат.

— Пока вас не было, тут конфликт случился: соседи вызвали милицию, а там — всё в крови, я уж думал, тебя порезали!

— Милиция приходила, а ты не води кого попало! — из приоткрытой на пяток сантиметров двери напротив высунулась негодующая старушечья лапка. — Я про все рассказала, и про брата этого мордатого, и про дружков-подружек твоих!

«Так вот откуда про меня узнали, от соседей!» — понимаю я.

Внезапно входная дверь отворилась, и на лестнице показались два милиционера и Катя.

— Кать, жив Генка-то! Он на даче был! — радостно говорю ей я. — Это какого-то другого идиота порезали.

— Это его отца порезали, — строго говорит следователь, указывая на Генку.

— Что с ним? Он жив? В какой больнице? — накинулись мы с Генкой на девушку.

— Жив, много крови потерял только, лежит в городской БСМП, состояние стабилизировалось, через недельку выпишут! — радует нас следователь.

— Надо ехать к нему! — надрывается Генка.

— Не так быстро! Нам надо вас опросить, ведь кто порезал его, мы пока не выяснили, — руками ловит брата Катя, а менты за её спиной напрягаются.

— А дядь Миша что-нибудь сказал? — спрашиваю я.

— Приехал вечером, там компания человек десять распивает алкогольные напитки, ни сына, ни племянника нет среди них. Он начал их выгонять, слово за слово его и пырнули два раза. Сейчас вот надо понять по описанию со слов пострадавшего, кого нам искать, так что вам придётся проехать с нами, — строго говорит Екатерина и добавляет уже для меня. — Вам, Геннадий, восемнадцать уже есть, представитель не требуется при допросе.

Генку забирают, пломбы срывают и нам с Олей разрешают зайти в квартиру. На кухне бардак, в коридоре следы крови, надо приводить в порядок, но нам ни коридор, ни кухню трогать не разрешили. Пользоваться можно только комнатами, где переночевать, если надо и туалетом с ванной. Я поинтересовался, долго будет такая ситуация, на что Катя лишь пожала плечами.

Оля одета достаточно легко и замерзла в пути. Разуваемся на пороге зала, и Оля идёт искать свои вещи, которые накопились за время отсутствия дяди Миши. Я, тем временем, соорудив кипятильник из новых лезвий бритвы и спичек, готовлю кипяток для чая в стеклянной литровой банке.

— В ванной тоже грязно, буду мыть, — сказала Оля.

— А чего ты домой не идёшь? — спросил я, доставая из стенки жестяную коробку с индийским чаем.

— Генка просил тут побыть, да и не ждут меня мои сегодня.

На кухню я всё-таки зашёл за двумя кружками, но старался ничего не трогать.

— Я на базу поеду, — говорю я.

— Стой! —